Кэйлин нашла укрытие под кроной старого тиса. В поздних сумерках его многочисленные стволы под низкими ветвями напоминали нити расплавленного свинца, на которых совершенно парадоксальным образом умещалась колючая свежая листва. Ей было хорошо видно, как на поляну, где в невообразимом изобилии теснились друг к другу сиренево-белые цветки дурмана, с гордой грациозной вышла жрица в просторном светлом одеянии. Остальные появились почти сразу следом за ней. Они приходили поодиночке, вдвоём, держась за руки, как сёстры, и даже по трое! Шли, весело переговариваясь между собой, и торжественно замолкали, обрывая разговоры на полуслове, как только переступали через невидимую глазом черту. В тихих перешёптываниях пробудившегося от дневной дрёмы леса тела девушек с естественной лёгкостью двигались в такт незнакомому ей ритму. Длинные сиреневые ленты развевались по ветру, создавая аллюзию колышущихся теней, опутывающих силуэты юных дев зыбким мороком.
Всего Лин насчитала восемнадцать женщин. Выстроившись друг за другом, они образовали круг и в полном молчании всё тем же плавным шагом начали движение, не размыкая рук, соприкасавшихся друг с другом тыльными сторонами ладоней. Преисполненная неясным ожиданием она не могла отвести взгляда, хоть и отчётливо осознавала, что любая попытка прервать ритуальное шествие - непростительное святотатство! Ученица алхимика вообразила, как она ступает по цветам среди прочих, что это за её плечами тянется прозрачная вуаль, придающая чертам особенную загадочность и тайну.
Вдруг, одна из жриц заговорила на каком-то непонятном языке. Её высокий и звонкий тембр заставил девушек повиноваться. Они, наконец, разделились и пустились в пляс, каждая на свой манер, словно для них больше не существовало единого счёта. Фантазия, потревоженная столь разительной переменой, разлетелась клоками и заставила Кэйлин очнуться. Сгорая от стыда за свои мысли, она поспешила прочь, опасаясь, что наваждение сподвигнет её на необдуманный поступок. Какая потрясающая глупость! Разве могла она сравниться с их грациозностью и красотой?
Жрицы запели, сплетая звуковые линии в удивительно красивой гармонии. Всё тот же пронзительный ведущий голос ударил беглянку в спину, заставляя оступиться на тропинке, которая стала спускаться вниз со склона. Ей пришлось ускорить шаг, чтобы опередить инерцию и устоять на ногах. Но неумеха споткнулась о корень дерева, выронила из рук сумку, потянулась за ней рывком, опасаясь растерять то немногое, что ей уже удалось собрать, и, взмахнув руками, кувыркнулась вперёд через голову прямо в заросли прошлогоднего бурьяна.
Хруст. Свист. Обжигающие кожу удары тонких ветвей. Треск ткани. Прелый запах земли. Кромешная тьма. Просвет. Снова тьма. Тусклая вспышка. И наконец, мельтешение прекратилось, а над ней сомкнулись тёмные кроны деревьев, сквозь которые лился мягкий лунный свет.
Первым делом Кэйлин сняла испарину со лба и убрала с лица налипшие пряди. Затем она прижала руку к груди и надавила, проверяя, не сломаны ли рёбра. Девушка отчётливо ощутила ладонью широкий толчок сердца, провал, и ещё один толчок. От недостатка дыхания у неё заныли зубы, а в голове разлился ужасный, неотступный звон, который помешал ей вовремя почувствовать чужое присутствие.
И только когда девушка подняла корпус, она увидела вампира. Его недоброжелательность была очевидной, а в яростном взгляде не обнаруживалось ни единого намёка на снисходительность. Мерцающие сиренево - белые лепестки, рассыпанные из её котомки, парили в воздухе вокруг его головы.
Очаровательно.
- Меня не должно здесь быть, - шёпотом сознаётся Кэйлин, - ой, мамочки!  - и снова опускается на землю, закрыв глаза руками, как будто подобное действо сможет оградить её от опасности.
Осознание отняло у неё два, три, четыре, пять ударов сердца. И бедняжка снова переполошилась. Потому что есть перспективы, которые пугали её куда больше разгневанного вампира, потревоженного в самую длинную ночь в году.
- Галлахад убьёт меня! - тревожные причитания то и дело прерываются от спазма гортани.
Девушка становится на четвереньки и начинает собирать лепестки, те, до которых может дотянуться с места.
Достаточно унизительно, чтобы поддаться рефлексии по случаю и в очередной раз обвинить себя в непростительном разгильдяйстве.

Строгие и требовательные интонации в маслянистом голосе вампира лишний раз выдавали в нём лоск и неподражаемую породу, в которой веками закреплялись исключительно благородные черты. И никакого изъяна! Таким голосом по обыкновению отдают приказы на поле боя, повеления, которых нельзя ослушаться. Вот и Кэйлин неуклюже, не получив никакой помощи, поднялась на ноги и вытянулась во весь рост.
- Кэйлин Брин, - она нарочно назвалась именем наставника, наивно полагая, что оно хоть что-то, да значит.
Девушка вытянула вперёд руки и продемонстрировала незнакомцу раскрытые ладони, наполненные лепестками вперемешку с землёй, жёсткими стеблями травы и колючими ветками кустарника. Таким образом она одновременно выдала свою беспомощность и определила границу, ближе которой ему не следовало бы приближаться.
- Я всего лишь собирала цветы, - обида и разочарование достаточно красноречиво оттеняют ход звуковой линии, заставляя её колебаться, прерываясь на дрожащих гласных.
Ей жаль потраченных трудов. Её страшит столкновение с опасностью и неизвестность. К тому же, ссадины и ушибы, полученные при падении, наконец, преодолели порог стресса и дали о себе знать тупой и тянущей болью, скованностью движений.
- Для сонного зелья, - она решила попробовать заговорить ему зубы, - если добавить дурман вместо сумника, действие элексира получится более мягким, а неаккуратность в соблюдении дозировок не станет поводом для мучительной головной боли, - Кэйлин говорит с вампиром так, как добрая нянюшка беседует с малышом, уговаривая его оставить игрушки и пойти укладываться в кровать. - А если добавить немного магии, то можно наделить снадобье свойством сохранять мимолётный оттенок особого настроения. Уникальный для каждой новой порции, представляете!  - и она неизбежно увлекается, сама того не замечая. - Умиротворение, ностальгическое чувство или эйфория! -  а после к ней приходит осознание и очередное столкновение с острым взглядом, раскроившим её на кусочки от и до. - Но это только в теории…  - бесцветным голосом оправдывается алхимик.
Такая потрясающая глупость! Совершенно очевидно, что у неё не было никаких подлых намерений сокрушать чужие идолы, но он всё равно с предвосхищением ждал любого пустякового предлога, чтобы наброситься на намеченную жертву, и как будто уже причислил её к списку своих побед. Его безапелляционное “только я могу” , названное с нескрываемым чувством удовлетворения, заставили Лин сокрушаться.
- Подумать только, каков подлец!
Девушка ещё больше разнервничалась и не приняла во внимание, что только холодный разум способен находить достойные выходы из любого, даже безвыходного на первый взгляд положения. Резким движением руки она сорвала с петли на поясе пузатую склянку из тонкого мутного стекла и бросила её под ноги вампиру. Склянка легко разбилась, и от земли в том месте, где она упала, тяжёлыми клубами начал вздыматься ядовитый и въедливый пар.
Девушка зажала ладонью нос и метнулась в сторону как молния. Она бежала, не разбирая пути и не оглядываясь, спотыкаясь и падая, то и дело выдёргивая подол из цепких лапок куманики. Ох и сколько же её тут было! Ещё один повод для невысказанных обид. Но сейчас не о том. Сейчас занялась бредовая игра в кошки-мышки, нацеленная на то, что охотник потеряет интерес к столь незначительному, бесполезному трофею.

Отредактировано Кэйлин Миллер (11-03-2024 16:29:53)

- Если хочешь, - язвительно поправляет его Кэйлин, разграничивая слова друг от друга шумным выдохом, за которым немедленно следует активный и глубокий вдох, заставляющий её грудную клетку зримо раздуваться, преодолевая сопротивление грубой хватки вампира.
Ей пришлось подняться на мыски, чтобы не потерять точку опоры и не повиснуть, ухудшив тем самым своё и без того незавидное положение в разы. Она активно ворочается, использует всю доступную ей амплитуду движений, намереваясь таким образом отвоевать себе чуть больше места. Затем, как только ей удаётся, просовывает свободную руку между их телами, чтобы добраться до одной из колб на поясе, скользит ощупью по гладкой ткани, но каждый раз её пальцы спотыкаются о плоские пуговицы, а на большие подвиги она едва ли способна.
- Я решила, что ты не захочешь, - разочарованная обидной неудачей пленница не готова вот так запросто сдаться и всё ещё пытается заговорить вампиру зубы.
Но едва уловимый флёр специй: кардамон, шалфей и мускатный орех, дотянувшийся до девушки следом за мягким теплом его тела, сбивал её с мысли, заставлял путаться в показаниях.
-  Зачем брать на себя лишние хлопоты? - шипит она.
От этой возни её и без того взъерошенный вид теряет всякое очарование: высокий ворот платья подгибается, обрывая верхние петли; строчка на рукавах трещит и разрывается, открывая прорехи; локоны выбиваются из высокой причёски и липнут к лицу. 
- “Стоит ли тебя наказывать вообще”, - она напрягается, чтобы лучше скопировать интонации собеседника, припоминая ему сказанное ранее слово, как будто немедленно призывает его к ответу за нанесённые обиды. - Отпусти! - теперь она цепляется за его руки, царапает кожу и причитает, изо всех сил стараясь придать голосу грозной стройности. - У меня ещё есть!
Кэйлин подразумевает склянки, способные доставить неудобства даже вампиру. На самом деле, угрозы алхимика имеют под собой основания, но её тёмные глаза широко раскрыты и испуганы, что в полной мере отражает чувство беспомощности, сковавшее её не хуже чужой хватки.
Алые локоны охотника напоминают девушке фонтаны крови, пульсирующие из раскрытой раны. Она не может разглядеть ничего, кроме этих волн и в какой-то момент начинает жадно хватать воздух то ли от очередного провала в дыхании, то ли от приступа паники.
- Мне больно в конце концов… - в качестве последнего аргумента Лин напоминает вампиру о разнице в силе и о том, как беспощадны его объятия.
А впрочем, трудно представить, будто он не вообразил себе заранее.

Отредактировано Кэйлин Миллер (21-03-2024 15:29:55)

- В таком случае я не скажу больше ни слова! - всё же Кейлин способна рассуждать непредвзято и прекрасно осознаёт опасность и тщетность всякого притворства.
В конце концов, девушка не готова на подвиги. По крайней мере ради Беллатора.
Она хмурится и злится. А её расслабленная, инертная поза - своеобразный знак протеста, исполненный филигранно и не без умысла. Вампир сам, никто не ставил его перед фактом, признал потворство рефлексам и элементарным порывам, побуждающим его к действию. А значит, всё гораздо проще. Много проще, да. Она изначально допустила ошибку.
Не беги. Не противодействуй. Не отбивайся. И уж точно не смей демонстрировать смятение. Борьба возбуждает интерес. Страх возбуждает в высшей степени. Животные инстинкты. Всё очевидно. Как и тот факт, что Кэйлин переживает от этой неправильной близости пугающее эстетическое чувство.
Она ещё плотнее сжимает губы и отводит глаза, чтобы он ни в коем случае не прочитал в них ни одного допущения.
- Кра-а-а! - огромная долговязая ворона тяжело опустилась на гибкую ветвь и уставилась на охотника и его жертву с самым недовольным видом.
Хлипенькое деревце задрожало от беспокойства и предвосхищения.
- Кра-а-а! - птица изошлась трескучими воплями и никак не унималась.
- Кра!
- Кра!
- Кра!
- А-а-а-а!  - вдруг она завопила совсем как человек.
И только после того, как вопль повторился, Лин сообразила, что это, действительно, крики и, более того, призывы о помощи! Отчаянные и разрозненные, пугающие своим надрывным, звенящим на грани восприятия звучанием. Пугающие до тошноты.
Ворона ещё раз радостно рассмеялась, будто устрашающая какофония забавляла её, и сорвалась с ветки, устремившись туда, где только что свершилось нечто ужасное.
Кэйлин мгновенно переполошилась. Перед её глазами возник образ танцующих в кругу жриц, таких таинственных, таких прекрасных! Что же такого могло произойти? Кто посмел нарушить благоденствие? Как можно восстать против такой красоты!
- Ну и где же сейчас твой рефлекс защитника? - обет молчания был немедленно брошен. - Ты разве не слышишь?

И всё же Кэйлин никак не могла его раскусить. Только что он презирал всякие условности, пренебрегал обязательствами, позволяя себе много лишнего, больше необходимого, а теперь оставил всё как есть, потеряв всякий интерес, и бросился очертя голову прямо навстречу неизвестности. Она отчётливо различила горечь в мимолётном признании вампира.
- Неужели это разочарование?
А впрочем, ей много раз приходилось выдавать желаемое за действительное. Как бы там ни было, девушка оставила впечатления от этого столкновения нетронутыми, запрятала их подальше, чтобы потом, по случаю, рассмотреть с особым пристрастием и распробовать на вкус, каждое по отдельности. Теперь ей представилась возможность улизнуть. Вряд ли рыжеволосый объявится, чтобы предъявить претензии Галлахаду. Да и зачем ему? Он в достаточной мере утолил своё любопытство.
- Бесстыдник! - Кэйлин со злостью ломает ветки, пробираясь сквозь молодую поросль.
К ней вернулось чувство и теперь её щёки пылают. Она изрядно умаялась прежде чем ей удалось снова выйти на тропу. Вот только очередной вопль, тревожный призыв о помощи, парализовал её, заставил замереть в сложном каталептическом изломе.
- Это не твоё дело, - уговаривает она сама себя, с большой неохотой передвигая руки и ноги.
- Но ты наверняка сможешь помочь! - благие намерения отягчают мысли.
- Будешь только мешаться, - она так перечисляет про себя аргументы “за” и “против”.
- Или спасёшь чью-то жизнь, - решающее слово заставит улетучиться все сомнения.
Неуклюжая, скованная внутренними противоречиями походка превратится в целенаправленный лёгкий бег. И даже растрёпанные деревья, исчерченные лунными отсветами, расступятся перед нею без лишнего ропота! Девушка выбежала на поляну, переступив запретную черту без спроса и дозволения. Перед ней открылась устрашающая картина: там где раньше кружились в танце, едва касаясь лепестков, прекрасные жрицы, извивалась громадная виверна, безжалостно перерывшая, исполосовавшая ударами шипастого хвоста землю. Кому-то из женщин удалось убежать. Другим повезло меньше. Лин насчитала четырёх жриц, мечущихся по поляне с такой скоростью, что было сложно уследить за ними. Выкриками и обманными выпадами они отвлекали внимание хищницы от своей  подруги. Женщина лежала на земле и зажимала руками страшную рану на бедре. Её белая алебастровая кожа резко контрастировала с насыщенным багрянцем прядей, закрывающих её лицо. А ленты, пропитанные кровью, стали липкими, вязкими, утратили свою таинственную прелесть, лёгкую неопределённость и стали просто фиолетовыми.
Виверна издала оглушающий вопль такой силы, что Лин пришлось зажать уши руками, чтобы не оглохнуть. Неужели одна из девиц настолько вошла в раж, что решила атаковать? Девушка ещё раз окинула взглядом поле сражения. Ей бросилось в глаза знакомое алое пламя. Жаль, им не отпугнуть и не уязвить зверя. В пылу сражения созерцание - непозволительная роскошь, а потому целительница концентрирует всё внимание на самой очевидной цели.
- Я помогу! - она нарочно обозначает себя, ещё до того, как ей удастся подобраться поближе.
Кто знает, как отреагирует на незнакомку оглушённая немощью вампирша? Вопреки опасениям, женщина подпускает её к себе, хоть и не спешит довериться, протестуя против бесцеремонных касаний целительницы сдавленными стонами.
- Но так не остановить кровотечение, - девушка уговаривает её, - я лекарь, ты понимаешь меня? - она безжалостно рвёт подол ритуального одеяния на лоскуты, переплетает их между собой и накладывает жгут,  безжалостно затягивая тугой узел, - у меня должно получиться!
Кэйлин накрывает холодные руки жрицы своими тёплыми ладонями и отдаёт ей столько энергии, сколько может себе позволить. Белое сияние легко проникает в ткани, но ничего не происходит. Ей удалось лишь затянуть рану тонкой коркой, которая вскрылась вновь при первом же неосторожном движении беспокойной от болевого шока пациентки.
Женщина не переставая бормотала что-то на непонятном для Лин языке, её жалобные причитания не позволили целительнице остаться равнодушной и смириться с неудачей. Ведь она прекрасно знала средство, которое сработает наверняка.
- Сейчас… - девушка  запинается и начинает спотыкаться почти что на каждой согласной.  - Я сейчас, - она сдёргивает с ворота платья булавку и вспарывает толстой иглой вену на запястье.
Стоило пролиться первой капле, поведение вампирши изменилось. Её взгляд сфокусировался, черты лица заострились, а рот скривился, обнажая клыки. Она ухватила целительницу за руку, так крепко, что девушка не смогла бы освободиться даже в том случае, если бы изъявила подобное желание. Кэйлин охнула, когда  жрица припала к пульсирующему сосуду губами и сделала глоток. Она отвернула лицо, чтобы не смутить её гримасой боли и страдания, позволила ей утолить первый голод.

Кэйлин отчётливо слышала топот, шорох и шелест вокруг, призывный возглас, окутанный многослойным вокальным эхо. Но всё это уходило на второй план, ведь более всего в моменте её занимала острая боль, которая усиливалась и пульсировала каждый раз, когда вампирша тревожила языком рану.
Нарочно.
Удивительным образом пострадавшей удалось сохранить ясность ума, обуздать жажду и инстинкты. Она не использовала клыки, позволив целительнице никогда не узнать, каково это окунуться в эйфорический Ад.
- Хватит, - Лин пытается отнять руку, но цепкие пальцы не позволяют ей.
На периферии зрения появляются яркие и тёмные пятна, врывающиеся в круг цветочной поляны, беспрерывно перемещающиеся, сталкивающиеся друг с другом и меняющиеся местами.
- Достаточно, - девушка пытается изобразить сухую, безэмоциональную строгость, но срывается, от очередного неосторожного касания и жалобно всхлипывает.
Кто знает, хватило бы жрице самообладания, если бы на поляне не появились другие.
- Айлин, отпусти девочку, - черноволосая женщина ухватила вампиршу за плечи и принялась шептать ей что-то на непонятном для Кэйлин языке, покуда другие буквально отняли её из алчущей и властной хватки.
- Я хотела помочь, - целительница оправдывается, заглядывая в глаза вампиршам, но не встречает в них ничего, кроме осуждения, невысказанного из сиюминутного и зыбкого чувства признательности.
- Так помогай, раз вызвалась, - отзывается самая старшая из жриц, та, что теперь баюкает названную Айлин.
Женщина отрывает от ритуального одеяния фиолетовую ленту и передаёт её человеку, чтобы та могла перетянуть  рану. Лин принимает дар, оборачивает ленту вокруг запястья в несколько туров, прижимает ладонью и отдаёт немного силы, чтобы остановить кровотечение.
Теперь она может оглядеться. И ведь есть, на что посмотреть: громадная туша поверженной виверны окружена несколькими воинами, и где, спрашивается, они были раньше, каждый из которых норовит пронзить мёртвую плоть своим оружием и оторвать кусок побольше “на память”. Вот только никто из них ей не интересен. Лин выхватывает лица, пересекает их от и до без интереса и почти поддаётся панике, когда раз от раза не находит того, кто ей на самом деле нужен. Его укрыла густая крона, а корни, выпустившие тугие петли на поверхность, как будто решили опутать его, чтобы поскорее утянуть под землю. И только алые полосы спутанных волос стали метками, по которым она сумела вычислить его местоположение.
Девушка пересекает поляну и бежит к нему, высоко поднимая юбки, чтобы не путались в ногах. Её пытается перехватить один из воинов, но властный оклик жрицы не позволит ему. Похоже, ей придётся расплачиваться за очередную милость.
- Как же так… - целительница опускается на землю рядом с поверженным охотником.
Она склоняется над ним, чтобы обнаружить повреждения, но не натыкается на очевидные знаки. Тогда Кэйлин ощупью исследует тело, выискивая сломанные кости, надавливает на грудную клетку, прислушиваясь, не раздастся ли хруст от того, что воздух из повреждённых лёгких проник под кожу. Но исследование не обнаруживает серьёзных ран, а значит, его состояние обусловлено оглушением от сильного удара. Уж с этим - то она сумеет справиться. Девушка замешкалась лишь на мгновение, разглядывая белое и идеально гладкое лицо, подбородок, свидетельствующий о железной воле и крепко сжатые губы.
Сердце пропустило удар.
И только ощутив очередной толчок, она принялась хлопотать: обхватила голову вампира руками и сконцентрировалась на своём желании помочь ему. Мягкий белый свет распространился по коже как елейное масло. Лин отдала много больше, чем требовалось, и остановилась только тогда, когда кончики пальцев онемели от холода.
- Вставай, охотник, твою добычу уже разорвали на части, - девушка не скрывает досады, -  а славу присвоили другие, - и даже злость, - это их будут ласкать жрицы, - не может остановиться, - так иди же и возьми, что осталось, - складывая, приумножая одно к другому, гнусную присказку.
От обиды.