Говорят, лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть.
Нувиэль бы с этим поспорила.
Последние дни ее проходили в бесконечных сожалениях о содеянном: мысли принцессы то и дело обращались к прошлому, и, уперев бездумный взгляд в сводчатый потолок, увитый лиственным узором, она отчаянно пыталась понять, когда затея, казавшаяся ей смелой и благородной, обернулась кошмаром.
И с горечью понимала, что еще на этапе идеи.
Все закончилось так, как должно было, и единственное, что Нуви не могла предсказать — это жестокости ее семьи по отношению к ее защитнику. Гнев матери и обида брата на нее саму были правомерны и понятны, и с ними она покаянно смирилась — Нувиэль и впрямь натворила глупостей, лишь чудом не закончившихся трагедией — но когда речь заходила о наказании Хэльмаарэ, все в душе Нувиэль восставало против. Упорное желание матушки — ее любимой матушки! — выставить злодеем ее друга и телохранителя представлялось Нуви какой-то бессмысленной жестокостью: виновная есть, она перед ней, кровь от ее крови; она готова принять любое наказание, а на виселицу посылают невиновного.
За что?
И дело было даже не в ее чувствах к Хэльмаарэ — более всего это казалось несправедливым. Это шло вразрез со всем, во что верила юная принцесса: нельзя наказывать за верность. Нельзя карать преданность — и сколько бы Айрэн ни клеймил Хэльмаарэ предателем, Нувиэль была уверена, что в глубине души даже он сам понимал, что это ложь. Хэльмаарэ никогда никого не предавал; он был тем самым чудом, благодаря которому не случилось трагедии; он укрывал ее от всего, что она так упорно пыталась навлечь на себя, а платой за его верность стали темница и эшафот. Не разжалование, не изгнание — да хоть бы публичная порка — только смерть.
В глазах Нувиэль это не было казнью. Это было убийством.
Узоры на сводчатом потолке расплывались в неразборчивые пятна, и Нувиэль прижала ладони к глазам.
Ощущать себя причиной смерти дорогого ей эльфа было крайне паршиво.
— Таков закон, Ваше Высочество, — вздыхала служанка, заплетавшая ей волосы, — закон суров.
Закон, думала Нувиэль, кусая губы, это слово матушки, но она глуха ко всем мольбам о помиловании — пусть не простить, хоть заменить наказание, но оставить жизнь. Закон не суров, он бессердечен.
Собственное бессилие жгло, как едкий сок.
Просить брата устроить ей визит в темницу представлялось не только бесполезным, но опасным — как только речь заходила о Хэльмаарэ, Айрэн делался особенно неприятен и резок, будто упоминание о телохранителе сестры задевало его лично; при матушке о таких намерениях не стоило даже заикаться; и Нувиэль в очередной раз оказывалась один на один со своими бедами.
Но кое-какое добро из ее злоключений все же вышло.
Теперь она не боялась справляться с ними сама.
Говорят, лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть и если она не увидит его сейчас, то будет жалеть всю оставшуюся жизнь.

Незаметно улизнуть оказалось неожиданно сложнее, чем попасть в собственно темницу: зная о том, сколь пристально за ней теперь приглядывают, Нувиэль дождалась ночи, чтобы в неприметной одежде при помощи двух верных служанок выскользнуть из своих покоев. Заручиться помощью прислуги было несложно — те проявляли проявляла гораздо больше понимания, чем ее собственная семья, то ли искренне сочувствуя, то ли умело изображая сопереживание, чтобы донести потом Мираэль, но в данном случае Нувиэль были решительно безразличны их мотивы. Держась за ними и поглядывая из-под низко надвинутого капюшона она умудрилась незаметно добраться до темницы, но стоило капюшон откинуть — ее, конечно, узнали. Это, однако, внезапно оказалось благом: Нувиэль даже  не пришлось пускать в ход ни припасенное золото, ни заготовленные мольбы — простые охранники Хэльмаарэ уважали, и будто бы даже сочувствовали его участи, так что уговоры вышли недолгими.
Крупную монету — хоть в том и не было нужды — Нувиэль почти силой вложила в ладонь караульного, словно скрепляя печатью некий негласный договор.
— Никто не узнает, — твердо пообещала она, и стражник коротким кивком подтвердил свою часть сделки.
— Последняя камера справа. Недолго, Ваше Высочество.
Нувиэль быстро кивнула, жестом приказывая служанкам остаться у входа.
Ей самой уже было все равно; Хэльмаарэ и так приговорен, но ей не хотелось бы навлечь августейший гнев на голову ни в чем не повинных.
Потому что боги свидетели, он обрушивался на них чаще, чем хотелось бы.
Темница встречала ее сырой тишиной — тюремный мрак разгоняло лишь тусклое пламя у самой лестницы, дальше же все тонуло в темноте. Глаза, впрочем, привыкали довольно быстро — не сразу, но Нуви начала различать очертания предметов чуть поодаль и темные силуэты за решетками. Заключенные давно спали — по выщербленным камням Нувиэль старалась ступать как можно тише, чтобы не перебудить арестантов, но по мере приближения к указанной стражником камере невольно ускоряла шаг, последний отрезок пути преодолев едва ли не прыжком.
Прошелестел по каменным плитам плащ, когда она опускалась на колени у решетчатой двери.
— Хэльмаарэ! — вполголоса позвала принцесса в темноту камеры, не вполне различая, спит заключенный или бодрствует. — Хэль? Это я, Нуви! Ты спишь?..
Ей хотелось бы сказать, что она все исправит; что вытащит его отсюда, умолит в последний момент мать — но по возвращении Нуви пообещала себе, что больше не будет давать обещаний, которые не в силах сдержать.
Прутья решетки оставляли рыжие следы на светлых ладонях.
— Мне так жаль. — просто и искренне призналась Нувиэль в темноту, ясно осознавая, как глупо и беспомощно это звучит. — Алиллель свидетельница, мне так жаль.
Еще она обещала себе больше не реветь чуть что, но слезы сами предательски наворачивались на глаза, благо милосердный мрак скрывал ее лицо.
— Я клянусь, я пробовала все, но матушка… она не хочет слушать. Никто не хочет меня слушать.
Выпростав руку из-под плаща, она потянулась в темноту между прутьев решетки, надеясь найти его руку.
— Прости меня, Хэль. Прости, если сможешь. Ты не предавал никого, никогда не предавал, все это знают. Это я тебя предала.

- Моей матушке, - Нувиэль вздернула уголки губ,- не достало смелости самой посадить меня сюда. Я пришла исправить эту оплошность.
Улыбка ее, натянутая, как цепь рыжего узника, погасла, впрочем, почти сразу, едва на кончиках пальцев затеплилось слабое прикосновение - продержав его столько, сколько было возможно, принцесса опустила руку и покачала головой, глядя на Хэльмаарэ с щемящей печалью.
- Не надо. - сказала она. - Не надо, Хэль.
Видеть друга в таком положении было невыносимо, и тот факт, что даже сейчас, находясь за решеткой, он пытался утешать ее, причинял особенную боль. Даже посаженный на цепь, брошенный в клетку и ожидающий казни, верный пес защищал принцессу до конца: от гнева матери, от собственных глупых решений, от безжалостного голоса совести, преследовавшего ее все эти дни; и это только усиливало чувство несправедливости происходящего.
Может, если бы он служил ей с меньшим рвением, все было бы иначе; но стоило бы оно того? Хэльмаарэ из Дома Стеклянной бабочки делал то, во что верил, и защищал то, что ему было дорого - и сейчас, наверное, ни о чем не жалел; вся горечь сожалений же ложилась на ее плечи. Как и Хэль, Нувиэль в последнее время много думала - о прошлом, настящем и будущем - и размышления эти подпитывали ее душе какое-то странное новое чувство, что раньше дремало крошечным зернышком и лишь теперь пробуждалось и крепло, пускало корни и тянулось к свету.
Слишком поздно, тоскливо думала Нувиэль. Слишком поздно, но если такова воля Аллиель, пусть будет так: распустившийся цветок она пронесет через всю жизнь, как ценнейший дар, как величайшую драгоценность, никогда не забывая, какой ценой она ей досталась.
- Я знаю, что я сделала,- очень твердо произнесла принцесса странным и незнакомым голосом, глядя куда-то в сторону, словно беседуя с кем-то невидимым. - То, что виновата не я одна, не умаляет моей ответственности. Мне нельзя об этом забывать, и я не забуду. Я пришла не искать себе оправдания. Я пришла побыть с тобой.
Привалившись плечом к прутьям решетки, Нувиэль подтянула колени под подбородок и замерла на холодных камнях, вполоборота глядя на Хэльмаарэ, так, чтобы в поле зрения попадал уходящий к лестнице коридор. Служанки предупредят ее, если наверху вдруг поднимется шум, но вот есть ли в том смысл? Краем глаза наблюдая за пляской отсветов пламени вдали, Нуви с каким-то нездоровым безразличием понимала, что если прямо сейчас сюда прибегут слуги королевы, спрятаться ей будет некуда, если только успеть укрыться плащом тени или чудом просочиться за решетку к Хэльмаарэ; но отчего-то материнский гнев - приводивший ее в такой ужас на корабле по пути к дому - сейчас совершенно не пугал. Есть вещи, понимала Нувиэль, прислушиваясь к свисту чьего-то дыхания по соседству, которые стоят всего, что за ними последует.
Быть с ним сейчас - одна из таких вещей.
За спиной что-то мерно капало. Существам света тяжело дается пребывание во тьме - и Нуви не могла даже представить, каково это: знать, что свет дня ты теперь увидишь лишь перед тем, как навсегда кануть в темноту.
- Тебе страшно?..

Отредактировано Нувиэль ди`Кель (28-02-2023 21:59:59)