В такие дни наружу выгонял голод, а загонял обратно холод - когда его становилось терпеть совсем уж невмоготу.
Перед Хэлором запасались, как могли: чаще пища была просто чтобы набить желудок. Хоть закрывай глаза, заживай нос, и ешь. Все, что могли найти и заработать - все шло в хэлорные, дрова и пищу. Когда землю скует морозом, а слезинки от холода будут замерзать прямо на ресницах матери, когда даже краткий миг выхода из дома будет подвергать риску, останется только надеяться, что припасенных дров хватит. Можно жить без еды, если ближе к концу Хэлора их сундук опустеет, можно натопить льда и пить, но без тепла они с Эслинн гарантированно погибнут.
Просыпаясь каждое утро, Лейв привычно обводил комнату взглядом: чайник с отбитой ручкой, одеяло в небрежных заплатах, под щекой - истончившаяся донельзя наволочка. Не отставала и его собственная одежда: штопаные-перештопаные штаны, сильно короче положенного. Приходилось постоянно растирать замерзшие икры. Ботинки на два размера больше, купленные навырост, но уже износившиеся, покосившиеся на стоптанной подошве. Курточка с глубокими выцветшими бороздами на сгибах локтей - пожалуй, она выглядела наиболее прилично, в ней у Лейва был залихватский вид, как у настоящего наемника, битого жизнью. Такова участь вещей в его мире: служить, пока не развалишься от старости.
Он с трудом вставал, грыз сушеную рыбу, обильно заливал горячей водой, и выметался на улицу. А потом еще несколько часов слушал, как побулькивает в животе. Чистил лошадей - благо, в преддверье холодов люди не так много путешествовали, и Лейв управлялся быстро. В иные дни он мог выйти за пределы крепостных стен и провести время, собирая хворост в лесу. Порой падалица становилась таковой путем меткого удара ботинка, и юноша, воровато оглядываясь, вязал ветки в мокрые грязные тюки, клал на одолженную у соседа тележку, и тащился к городу.
Сегодня, увы, он уже не успевал до леса: чтобы обернуться за день, нужно выйти утром. Вместо этого О'Шей все утро таскал сено, вычищал навоз, и законопачивал щели в конюшне, уныло запихивая прутиком паклю туда, где виднелся просвет. Гадство то еще. И вот теперь Лейв болтался промеж лотков, высматривая, где бы поживиться.
Торговля шла бойко, но ему пока не удалось приметить кого-то, кому он мог бы предложить собственный хребет под тюки с покупками: если донести товар до дома, можно получить монетку. Меж тем живот уже подводило. Лейв мучительно потягивал воздух, и от аромата выпечки рот наполнялся слюной. Сам он уже не мог побираться: он не тянул на жертву голода (был худ, но почти строен, а через пару лет от подростковой нескладности не останется и следа), и был достаточно высок, чтобы не иметь возможности притвориться малышом. В пятилетнем возрасте Лейву хорошо подавали: у него были пронзительные синие глаза, контрастировавшие с угольно-черной шевелюрой, и сам он на тот момент был крохотным, тонкокостным, как птичка. Длинные ушки, чуть выглядывавшие на свет, только придавали трогательности детскому облику.
Ну ладно, он вырос, но есть от этого не перехотел! Мальчик кружил вокруг заветной выпечки, то выныривая из толпы под носом торговца, то снова исчезая в людском потоке. Жаль, он не был щипачом: не настолько тонко чувствовал жертву, чтобы понимать, как и когда тянуть кошель. Из такой толпы можно было бы выйти очень богатым мальчуганом.
Юноша и сам не заметил, как вкуснятинка перекочевала с края прилавка под полу курточки. Не веря в свою удачу, Лейв попятился, и... встретился взглядом с лавочником.
Внезапно ворот натянулся, и под обличающий крик мальчик дернулся было, поднял голову, и... встретился взглядом с ней.
У нее были карие, чуть золотистые глаза, тонкие, но на удивление цепкие пальчики, коими она и удерживала подростка за шкирку. У Лейва аж ком встал в горле: что он ей сделал, почему она предпочла вступить в конфронтацию со здоровенным уже, по сути, лосем? А не боится, что лягнет и сбежит?
- Отпустите, - умоляюще произнес Лейв. Он же не украшения стянул, а одну булку.