The Parson's Farewell
Тэйэр с самого дня признания Кристофера знала, что ей потребуется время.
Она не ожидала, что времени ей понадобится настолько много. Каждый раз, ловя задорный, лучащийся солнечными лучами взгляд ламара, оказавшегося «носителем» их божества, она начинала краснеть, после синеть, затем розоветь, а под конец окрашивалась и вовсе нездоровым зеленовато-мутным оттенком. Ей могло казаться, а могло и нет, что после путешествия по Фалмарилу её внешний вид начал гораздо больше отвечать внутреннему состоянию - а находилась она в смятении. Когда земли фейри, как и наполнявшая магия, остались позади, и в свои права вступила обыденная рутинная реальность, поверить в правдивость его слов становилось всё труднее и труднее. И всё же Тэйэр подсознательно, неустанно выискивала мельчайшие детали во всём его поведении, придирчиво высматривала странности, и убеждалась, что то не было шуткой или розыгрышем. Иногда Кристофер говорил вещи, которые никогда бы не пришли в голову беззаботному вьюноше, а его понимание равновесия и баланса сил природы окутывало шлейфом всё существо. Тэйэр поначалу сильно корила себя за то, что раньше не распознала эти чудоковатые повадки, не поняла, что лучше бы не связываться, и в то же время теперь её заполняла постоянная радость. От того, что они вместе и рядом.
Ей было бы стыдно признаваться в таких желаниях кому-либо ещё, но теперь, будучи уверенной в необходимости о Кристофере-Аллоре заботиться, она нет да нет одёргивала себя. Хотелось чаще обнимать его, или прижиматься щекой к плечу, или, например, вот как было в озере... Короче говоря, Тэйэр неумолимо превращалась во влюбленную идиотку, которая нервно хихикала от одного выразительно кинутого взгляда объекта обожания, а уж в его присутствии и вообще забывала и имя своё, и пришла откуда.
Но Тэйэр не сдавалась. Она упрямо, из раза в раз, напоминала, что они с Кристофером, будь он хоть трижды Аллором, друзья. Друзья, которые, возможно, могли бы, но никогда не станут. Он бог, а она смертная. Всё. Никакие объяснения не нужны дальше. Не будет ничего. Или она превратится в очередную растаявшую в песках истории легенду, умрёт в одиночестве и без любви.
А Тэйэр всё-таки любовь свою найти хотелось. Может, не сейчас, но в будущем. И она продолжала убеждать себя, что если пресечь прорастающее в груди чувство, вырвать сорняк с клубнями, то сад не погибнет в зарослях бодяка и крапивы.
Ещё ей стали сниться странные сны.
Когда они покинули Комавиту, то буквально через четверть суток Тэйэр скрутило. Её трясло и знобило, но не как при лихорадке, а как от смерти любимого человека, как тогда, когда она покидала родной дом и всех дорогих ей людей, и всё же не так. Сердце ныло и кровоточило, и, сравнивая окружающие её красоты с увиденным в лесу фейри, Тэйэр ловила себя на нерадостных мыслях - ничто не могло сравниться с лесом. Теперь она чувствовала себя чужой и непринадлежащей здешним местам, а то, что раньше вызвало бы восторг и восхищение, представлялось скучным и внимания мало достойным. Музыка скрипела и покряхтивала, не приносила удовольствия, а небеса потеряли краски.
Возможно, Аллор понимал и так, но говорить с ним об этом Тэйэр не хотелось. Фалмарил звал её по ночам, заполняя взор тонкой жемчужной пеленой, а голову дурманом - он переносил её в самые фантастические места, где цветы цвели драгоценными камнями, из расщелин высыпался горный хрусталь, а в чистой воде плескались кони, сотканные из лунного света. Тэйэр никогда не бывала в тех местах, не слышала о них ни сказок, ни от Аллора, и всё-таки она знала, что они существуют на самом деле. Она бродила среди снежных берёз и видела грибные замки, смеялась от того, как невидимый ветер собирал её волосы в косы, бежала за бабочками из мармелада и проходила через деревья. Запахи и звуки, всё это казалось таким реальным, таким настоящим... Тэйэр теперь просыпалась с трудом, и сердце ныло и кровоточило. Её тянуло назад, к Комавите, и боль по утрате не уходила, а притуплялась. Жить с ней можно было, и всё-таки жить невыносимо.
В Скелле их приняли настороженно, но тепло. Смотритель, захрапевший на деревянном посте, чуть не вывалился за ограду, когда понял, что пропустил чужаков. Когда они подошли к домам, замызганные, чумазые, облезлые и в лохмотьях, сельчане были поглощены починкой деревянного моста через реку. Бурный поток разбивался о чёрные гладкие валуны, пенился и омывал прорастающие посредине волн мангры и сосны, вытянутые башнями. Раскинутая на воде, деревня держалась на сваях: домики-шатры забирались по редким возвышениям, прилаживались к стволам ольх и черёмух, казалось, парили в воздухе. Красновато-коричневатые, они практически сливались с корою, и выделялись лишь ярко-лимонными окошками. Большое количество навесных мостов и трапов, развешанные фонарики и колыхающиеся на ветру ленты с колокольчиками - здесь жили честные, рабочие ламары, выезжающие на тропинку, которая вскоре расширялась до тракта из гранита, лишь по торговым делам.
Перво-наперво их закидали вопросами. Тэйэр, сжимаясь и кутаясь в холщовку, опасаясь, как бы никто не заприметил её татуировки, пряталась за Кристофера, а тот отвечал бойко и уверенно. Их поселили к старушке Нэйне, и она тут же уверовала в собственное божественное предназначение откормить Кристофера, называя того щепочкой и тростиночкой. Тэйэр же ей хотелось обрядить, и потому, не терпя возражений, она всучивала ей самые воздушные, непрактичные платья, вообще ничего не прикрывающие, и только после категоричных отказов выдала нечто поприличнее. Такое, что скрывало хотя бы большую часть узоров. А вот от гребешков и заколок Тэйэр было не сбежать - её обвесили побрякушками из ракушек и латуни, напялили обруч и громк порицали, попытайся она снять кольца из бересты. Вообще, Нэйна оказалась в восторге от цвета локонов Тэйэр, а детвора специально прибегала к её шатру, ныла и канючила, чтобы Тэйэр вышла и дала подёргать себя за волосы.
Ещё Нэйне ужасно нравилось наблюдать за Кристофером и Тэйэр вместе. Воздушная и сморщенная, совсем маленькая, она поражала активностью и любовью к красивостям, а ещё - остроумными и колкими замечаниями. Тэйэр от них смущалась и терялась, а Нэйна причитала о женихах, поддевая Кристофера. Тэйэр очень быстро не выдержала и объявила, что всё у них не так, но ситуацию это лишь усугубило.
В основном, пока они немного передыхали, им приходилось помогать. Тэйэр не была против - тем более, что в благодарность в первый день она приготовила черничный пирог, и вымученные, полные страданий исказившиеся лица ламаров, жующих произведение кулинарного искусства, но боящихся её обидеть, забыть не смогла.
Зато в деревне наступил сезон болезней, и Тэйэр занималась лечением, составляя эликсиры. И пугала всех новым пирогом, на этот раз из клюквы.
Они собирались уйти следующим утром. В деревню должен был наведаться йуквэ, собирать налоги, и ламары отчего-то приуныли, но на все расспросы отмахивались, что, дескать, замечательно всё. Йуквэ справедлив и исполнителен. И всё-таки они его боялись, Тэйэр понимала.
Она как раз учила ребятню выплетать из размякшего льна сложносочинённые косички, когда послышался топот копыт. Перед починенным, новёхоньким мостом стоял небольшой отряд из наездников - и во главе их йуквэ. У него были слишком жёсткие, острые черты лица, и очень тёмные волосы, как вороновье крыло. На фоне светлых и русых всадников он сильно выделялся, своей колючей, тяжкой привлекательностью. Хуже всего было то, что йуквэ заметил уставившуюся на него пристально Тэйэр. Она сразу же вернулась к созерцанию льна, но было поздно - когда отряд пересёк мост, то йуквэ поочерёдно указал пальцем сначала на Кристофера, потом на неё. Голос у него был хриплый, низкий, внушающий, как сказала бы матушка Тэйэр.
- Это кто? Откуда они тут взялись и что забыли?
- Путники, - вмешалась Дана, рыжеволосая и веснушчатая, и тут же запнулась, растеряла всю свою уверенность перед йуквэ, - путешествуют. Остановились на ночлег и за водой.
- И откуда идёте? - Тэйэр надеялась, что йуквэ обращается к Кристоферу. Нервное напряжение, повисшее в Скелле, передалось и ей.
Лишь бы всё хорошо закончилось. И какое этому йуквэ дело до них?
как-то так

Отредактировано Тэйэр (19-08-2018 16:04:07)