Неужели она действительно боялась того, что могла увидеть, настолько, что готова была говорить и говорить — без обычных своих дерзостей и подколов, без лжи (или, по крайней мере, Гипнос не чувствовал в словах пленницы лукавства) и даже без того, чтобы не вспомнить лишний раз, кто перед ней? Или просто пыталась выгадать время, оттянуть момент, когда маслянисто-горькая жидкость зальет рот, и в мире не останется ничего, кроме этого вкуса и запаха — и обрушивающихся следом чувств и ощущений другого, неживого мира?
Гипнос не прерывал ее, не пытался поторопить или ускорить — Кинатан впервые говорила вот так просто и открыто. Забавно: именно открытость он ценил больше всего, и именно ее в змеином гнезде некромантов, где никому и никогда нельзя верить, не было как факта. Разве не смешно, что единственное существо, осмелившееся говорить с ним напрямую, как есть — не родственник (что отец, что тетка вечно говорили загадками и держали его в неведении), не союзник (а любой лояльный Беннаторам человек, в первую очередь, смотрел на наследника оценивающе, думая, стоит ли верить этому уродцу, или он так же поврежден разумом, как и телом), а смертельный враг?
Или враги и правда бывают честнее союзников и родных?
Почему-то он верил, что она действительно не станет замышлять против него мести, если сможет сбежать. По крайней мере, сейчас. К Потрошителю у волчицы были куда большие счеты, и Гипнос, ее второй смертельный враг, мог сейчас понять, о чем она думает, и чего хочет. Хотя бы потому, что его собственное воспоминание о Герцере было таким же болезненным, как и воспоминание Кинатан — о погибших на войне близких.
Она умолкла, и он чувствовал на себе пристальный взгляд ее широко распахнутых глаз, но смотрел сквозь нее. Затем поднялся, сгреб с полки хрустальный флакон с зельем (некромант видел, как сразу, мгновенно напряглось тело пленницы, и к ней вернулся прежний страх), и медленно, тяжело опираясь на трость, дошел до двери, открыл ее и вышел. По-прежнему ничего не сказав ей. Химеры послушными псами остались возле Кинатан.
- Уведите ее обратно в камеру, - только и сказал молодой Беннатор стражникам, застывшим снаружи, и, ничего не объясняя, направился к своим покоям.
***
Он долго смотрел на флакон, сидя на кровати в собственной спальне. Задумчиво гладил пальцами холодное стекло.
Кинатан не искала встречи с умершими, но готова была мстить за них до последнего вздоха. А кому было мстить ему? Если кто и был повинен в смерти Вилрана — так это он сам, сгоряча желавший брату исчезнуть, подталкивающий его к этому своим соперничеством. Если кто и был повинен в смерти Герцеры — то лишь судьба, которой она так отчаянно доверяла, и от которой не уйти.
Может, и Потрошителю не уйти от своей судьбы — острых клыков волчицы, жаждущей его крови? Должен ли он тогда препятствовать свершению этой судьбы?
Гипнос Беннатор откупорил туго засевшую крышечку флакона, откинулся на подушки, помедлив, поднес зелье к губам — и выпил одним большим, долгим глотком.
***
Он не удивился тому, что представшим ему посмертным миром был Акропос. Наверное, ждал этого.
Пустой, полностью мертвый Акропос, искаженный, словно восковая игрушка, попавшая в неловкие детские руки. Улицы вздыбились под немыслимыми углами — в стороны, вверх и вниз — дома то лепились друг к другу, кренясь и угрожающе нависая над неровной мостовой, то застывали причудливыми скрюченными архитектурными изысками, как выброшенные на берег морские раковины. Двери многих домов были заколочены, окна — тоже; другие, напротив, зияли черными выбитыми провалами, ведущими вникуда. В этом городе не было ни одной прямой и четкой линии — куда больше он напоминал топорщившийся иглами труп ежа, чем реальный город.
Ветер гонял по улицам облака черной пыли и доносил до ушей некроманта звуки. Мертвый Акропос говорил. Скрипел, кричал, рыдал, стонал от бессильной муки, молил о пощаде, безумно хохотал, скреб когтистыми пальцами по рассохшимся деревянным дверям в отчаянной попытке выбраться. Звуки резали по ушам — но запахов не было, хотя некромант ожидал учуять разложение и смерть, то, что стало таким привычным ему самому.
Гипнос шел по этому порождению кошмара легко и свободно, не опираясь на трость, не хромая и не припадая на больную ногу. Шел один, без приросшего к нему брата, впервые в жизни распрямившись полностью, и удивлялся, как быстро и ловко может двигаться его тело. Здесь он был своим больше, чем в реальном мире — не Полумертвым, но умершим полностью. Долгожданным наследником Города Посмертия.
- Вилран?
Ответом был только тихий смех, донесенный ветром по улице, изгибавшейся в сторону и вверх, к дому Беннаторов, такому же искривленному и искалеченному, как и все вокруг. Гипнос знал, что найдет брата там. Найдет там всех, кого хотел увидеть.
Он быстро зашагал туда, постепенно переходя на бег. Впервые он бежал — и с изумлением вслушивался в эти ощущения. Как легко ступали ноги, обутые в мягкие кожаные сапоги, как свободно повиновалось молодое, гибкое тело! Он взлетел по лестнице, которую обычно преодолевал с трудом и болью, за пол-минуты — и застыл на пороге зала приемов отца: навстречу ему с отцовского кресла поднялось его собственное отражение. Нет, не он — его брат, Вилран.
Гипнос жадно вглядывался в черты его лица, точь-в-точь такие же, как его собственные. Повзрослевший Вилран был высок, красив и строен, облачен, в отличие от близнеца, не в черное, а в белое, и задумчиво-серьезен. Гипнос шагнул вперед — и брат молча обнял его, привлекая к себе.
- Прости.
- Нечего прощать, - рука Вилрана на его плече была тяжелой и холодной. Напоминанием о том, что, каким бы полным сил он ни казался, он не был живым. - Я ждал тебя долго, могу подождать и еще.
Гипнос отстранился от него, огляделся в поисках еще одного человека, которого так надеялся увидеть. И не прогадал. Герцера шагнула навстречу, раскрывая ему объятия — холодные, как и у Вилрана, но мягкие. Он надеялся почуять ее привычный осенний запах — аромат розы, кардамона, жасмина и мирры, — но она не пахла ничем, как и весь этот город.
- Судьбу не переспоришь, мой любимый, мой мальчик, - ее шепот был похож на шелест песка или шуршание сухих листьев. - Не пытайся бороться с ней. Доверься тому, к чему она тебя ведет, и рано или поздно, ты поймешь, как поступить правильно.
Она выпустила его и слегка оттолкнула от себя, хотя некромант пытался уцепиться за рукава ее белого, слабо мерцавшего в полутьме платья.
- Не стремись сюда раньше срока, Гипнос. Еще успеешь, - Вилран невесело усмехнулся.
- Я тебя отсюда вытащу, - пообещал Гипнос, сражаясь с непослушными губами. Та легкость, которой он так восхищался снаружи, постепенно проходила. Наваливалась каменная усталость, тело вновь начинало ощущаться неповоротливым и тяжелым, плечи свело привычной болью. - Слышишь? Вытащу!
- Вытащишь, - согласился Вилран. - Возвращайся сейчас.
Возвращайся!
***
Он открыл глаза — и тут же свесился с кровати: желудок свело мучительным спазмом, и страшный некромант отплевывался желчью и остатками зелья, как последний нищий в придорожной канаве, кашлял, пока внутри не стало сухо и пусто.
Несколько минут он лежал, бессильно опустив голову почти до пола и сглатывая противную, горькую слюну. Тело била судорога, обычно холодный лоб покрылся испариной. Видение, чем бы оно ни было, отступило, и теперь Гипнос жестоко расплачивался за него.
Он с трудом подтянул себя обратно на кровать, опираясь на дрожащую живую руку, и замер, не в состоянии даже принять более удобную позу или позвать Дору. Да и Фойрр с ней, с Дорой. Он желал сохранить в себе драгоценные мгновения свидания с братом и теткой, а не слушать ее испуганное кудахтанье.
Гипнос закрыл глаза, чувствуя, как болезненно подкатывает к горлу ком. Судьбу не переспоришь. Не переменишь. Может, действительно, не нужно и пытаться?
***
Хальдор не знал, почему этой ночью его отозвали с привычного поста. Не то чтобы он рвался охранять девчонку-перевертыша, которая по какой-то причине все еще оставалась живой, в отличие от всех прочих жертв этого извращенца Гипноса, но приказ был странным. Возможно, сегодня она просто помрет, учитывая, что некромант вновь велел подмешать в ее воду убойную дозу сонного зелья. Впрочем, кто знает, какие безумные мысли толпятся в безумных головах братьев Беннаторов — живого и мертвого...
Когда волчицу притащили из лаборатории, то дали воды, привычно заковали в кандалы, заперли в камере и оставили умирать.
Когда пробило полночь, и в опустевшем подземелье не осталось никого, замок на решетке в камере Кинатан был открыт. Как и кандалы на ее руках и ногах.
Маленький черный ворон, окутаный слабым зеленоватым сиянием, тихо каркнул, пытаясь разбудить уснувшую волчицу — и его голос хриплым эхом отразился от стен.
Отредактировано Гипнос (08-05-2018 15:05:10)
