– Приехали, – мягко выдохнул Кайлеб. Солнце вползало в самую высокую точку своей дуги по северному небу и слепило глаза прямо сквозь тонкие длинные пряди волос и ресницы. Он любил солнечный свет, вообще-то. Но нет. Чаще не любил. Что в детстве кажется прекрасным и приятным с возрастом превращается в хмурый прищур и “всё не так”. Слишком ярко, слишком жарко, слишком тускло, слишком холодно. И так в принципе со всеми условиями внешнего пространства, не только с пригревающим самую малость макушку солнечным днём. Одному медведю было хорошо, он хрюках от натуги, но его морда водила по прозрачному воздуху с любопытством существа, давно не видевшего света дня. Его крылатая замена осталась позади, Кайлеб успел ещё ночью обнаружить, что предыдущая поездка, хоть химера и не подавала сигналов боли и, кажется, вообще была абсолютно счастлива выгулу (этим немало напоминая пренебрегающего сигналами собственного тела создателя), оставила опасно продавленные участки на хребте и тонких полых рёбрах, сигнализируя прекратить использовать тварь не по назначению, чтобы она прослужила подольше.
Некромант слез, наклонив завёрнутую от сапог по макушку в плащ и, как он надеялся, дремлющую Глациалис к луке седла, и протянул руки уже снизу, чтобы стянуть её в свою сторону и, если нужно, поставить на ноги в тень одного из монолитов. Носом он откинул край глубокого капюшона, чтобы убедиться, что вампиршу из-под него не украли или ей не стало совсем плохо, пусть даже все меры безопасности (ну, кроме сидения дома за наглухо занавешенными окнами и толстыми стенами) были соблюдены. Некромант бы не тратил время на поездку длинной в часы, но, ночью свалившись прямо на кровать Глациалис с без малого пустым запасом, был вынужден экономить на удобствах для при случае необходимых для защиты трат. И кто знал, хватит ли ему трёх моментов истинного зрения в лучшем сценарии.
– Не спишь?
Честно? Лучше бы спала. Это было не её время суток, сидеть в мешке бодрствуя – скучно, а вахтовым методом решать проблемы друг друга – для чего ещё нужны близкие?
Близкие… от одной мысли о любом чуть менее вульгарном слове помимо любовников по хребту пробегали мурашки. Это сложно, в лиге затворников высоких твердынь, доверять кому-либо вообще. Сколько раз он успевает подумать о том, какая скверная идея каждая их встреча в каждую их встречу? По несколько раз, не меньше.
С ещё одним хмурым прищуром на ясное небо он погладил спрятанную в тень вампиршу по плечу сквозь плотный плащ и подошёл к центральному куску скалы. Ярко освещённый полуденным солнцем камень не выдавал ни малейшего признака волшебства и даже не фонил им, что было странно, потому что момент отпирания замков очень легко поймать, если знать, где. Кай произнёс губами заклинание магического зрения, готовясь узреть… что-то. Ему пришлось сощуриться ещё сильнее, потому что к свету дневного светила на гранях породы добавились обычно незримые нити чар, превращая мир в токсичный слив на берег речки из красильни. Золотая, похожая на фольгу плёнка заклинания таяла, и вот уже по швам, сходящимся на пирамидальной вершине, она провалилась в немагический чёрный зазор, как отступившая вода обнажает узоры растрескавшегося озёрного дна. Но красная и голубая паутина, крест-накрест оборачивавшая её поверх, сияла лишь ярче, стервознее, работая прямо сейчас всеми силами, чтобы не дать скале разойтись. Кайлеб, не снимая с руки перчатки, прикоснулся к сплетению даже изогнутых иначе, не набросанной треугольниками, и натянутой дугами магической сети, и тут же отдёрнул, чуть не оставив подушечки пальцев перчатки вместе со своими на ней. Дублёную кожу покрывал хищно блестящий и не желающий пока таять магический иней. Знакомо. Знакомо по леднику и усыпальнице, хищное, наказывающее тянущих грабли чужаков и жаждущее выпить не кровь, а саму их сущность древнее волшебство.
Он стянул продолжающие только сильнее холодеть перчатки с рук, скинув их на пучок травы у ног, и выхватил из-под плаща старый-добрый узорчатый кинжал. Ни его первой хозяйке, ни Айрин, ни её убийце он был больше не нужен, змеистый Наг любил только его и всегда возвращался в эти руки. Ирония.
Змеистая грань прорезала красную линию на коже и сверкнула в лучах солнца, вознесённая над нитями внешнего заклятья, переливающегося по контуру, как лёд. Капли стали размеренно падать, скатываясь по гладкому изгибу режущей кромки и шипеть, шкворчать, точно на раскалённую сковороду с маслом прыснули водой. При этом ощущение холода от защиты лишь наросло. Кайлеб выругался, прикладывая порезанную зазря ладонь к языку и позвал спутницу, опуская кинжал.
– Хель, – позвал некромант. – Ларчик снаружи не открывается. Руку на отсечение дам, если это не волшебство на крови, но меня оно хочет сожрать. Набросано вот так, есть письмена, похожие на гимн, но я их не прочитаю.
И она не прочитает, потому что не имеет его глаз, распознающих магические нити в пространстве. Оставалось лишь что-то придумать или угадать, либо уходить от такого-то мероприятия с пустыми руками, что, конечно, было обидно втройне.
Он не хотел её привлекать ни к чему, в идеале, пока бы они не скрылись под землёй, но вот он просил помощи, надеясь, что вампирша может смотреть и сквозь слёзы от яркого отражённого света солнечного дня что-то разглядеть. Мужчина показал пальцами, как лежит засов на скале. В пантомиме Кайлеб был не силён, ему было легче разыгрывать сцены в голосе, но это и не его была сфера экспертизы.

– Прошу.
И расстегнуть ворот, предполагая, что за пахнущей дублёной умасленной кожей одежды ладонью будет сладкое.
Некромант ей даже в состоянии крайнего истощения не мог бы отказать. Пару лет назад… возможно, сейчас – не остановись Глациалис вовремя – будет вместо одного мастера болтать языком и показывать трюки с исчезновением себя, других людей и даже целых городов с политической карты Альянса один хладный обескровленный труп с блаженной улыбкой на мальчишеской с поправкой на хронические мешки под глазами и серебрящуюся лениво растущую щетину рожей. И дело даже не в патологическом садомазохизме (с ударением на мазохизм), склонности к саморазрушению и банальном кайфе, который он имел с того, что его, ритуально или нет, в эротическом ключе или нет, с перепихом, без перепиха, отдохнувшего, задолбанного, вменяемого, невменяемого… ели… Дело в том, что меж согласием на какое-то число необходимых жертв, вскрытием всех столь долго возводившихся стен и барьеров и банально не отпускающим чувством эйфории его собственное выживание скользнуло быстро и незаметно в категорию "всё равно".
Он до сих пор не видел будущего, если честно. Нет ничего более естественного, чем жить в плоскости вероятностей, будучи магом-мистиком и раздумывая о будущем. Но как человека, проснувшегося для жизни и не желавшего больше засыпать и всё с философским принятием спускать на самотёк, неопределённость его страшила.
Некромант внимательно следил, навострив все чувства, за попыткой Глациалис снять барьер. Два барьера. Один, ледяной, и внутренний, завязанный на жаре и огне солнечной энергии. Светлая, подчас в синеву в освещении её покоев, кожа вампирши румянилась на глазах и уже начала краснеть, когда магия выплеснулась из-за верхнего замка и рассеялась, как будто её не было, оставаясь, впрочем, бедными каплями на дне линий. Заклинание зрения давно развеялось, он не видел точно и ощущал лишь смутно, остаточно, и задумывался: восстановится ли хоть один из замков после, скрывая следы их взлома?
– Сейчас, я возьму факел, – пообещал Кай тихо, делая странный жест рукой под плащом. Сначала он хотел поскорее накрыть руку вампирши, но она думала о деле больше и игнорировала боль. А вот маг стал забывать, что имеет дело не с хрупкой карамелькой.
Зажигая магией факел на ходу, Кайлеб пустил даму вперёд и сам стал неторопливо, аккуратно спускаться вниз, закрывая спиной путь от солнечного света.
Justin Bell – Temple of Woedica (Pillars of Eternity OST)
Отзвук смерти, который он почувствовал днями ранее, усилился, как и ощущение присутствия каких-то сильных чар. И запаха. Неописуемого запаха, надо сказать. Неописуемо знакомого.
– Знаешь, я постоянно ощущаю это чувство с тех пор, как они оставили меня… – сказал некромант, замедляясь и глазами уже ища по стенам подземелья тела. Палец его свободной от факела руки снялся с пыльной стены, на которой угадывались списки по несколько рун – вероятно, уже просто имена – и поскрёб ногтем щёку. Сверху часть некогда гладкого свода осыпалась, обнажая под разъеденным воздействием ледника почву и корни. Кое-где корка и вовсе тянулась по своду, держа их в своём полупрозрачном плену и таким образом сохраняя гробницу. Да, это была гробница. – За свою жизнь я побывал в большем количестве заброшенных и ухоженных нор, могильников и прочих усыпальниц, чем хотел бы или мог мечтать, учитывая, что моя семья точно ни одного не держит, не говоря про самого вшивенького сторожевого кадавра… Даже с Вороном, пусть он, пожалуй, и не знает, что я нашёл клад из костей, пока они на привал вставали. Так вот. Они все пахнут сходно, но иначе. И здесь пахнет… – он посмотрел на надпись: зачёркнутую, практически разбитую ударами поперёк, но не полностью – “здесь лежит прах и дух нашей упавшей звезды” на уцелевшей арке. Спустя годы в тёмных пятнах вокруг, в чуть оплавившихся или деформировавшихся от магии камнях некогда явно зачарованного от такого вреда святилища, едва угадывались следы минувшего. Но запах смерти был красноречивее любого зрелища для некроманта, настроенного слушать, пусть даже не одарённого особым восприятием, просто знающего процессы распада субстанций. – Побоищем…
Это слово, произнесённое ступившим на последнюю ступень и увидевшим, не пригибаясь перед низкой аркой, залу некромантом, разнеслось почти ирреальным эхом. Зазвенел по покрытому ещё по углам, потолкам и стенам, где мерцал отсветами льда и пламени принесённый им свет, живому стеклу. Всё тому же старому, кусачему, лишь на взгляд играющему цветами и светом, на деле – прозрачной ловушке, готовой из тебя саму душу выжрать с кровью и теплом. Помимо льда, кое-где обратившегося за многие сезоны в ряды сосулек и полуоттаявших луж, факел подсвечивал резные линии, сколы, и ряды лежащих по бокам раздающегося в залу с фонтаном прохода тел. Они были столь малы и грязны и играли в тенях от нестабильного в сыром и застоявшемся воздухе огня, что их было не трудно принять за камни. Тут была целая шахта живых камней, в которых не чувствовалось почти никакой энергии…
Некромант коснулся щеки одного из них. Одежды и доспехи из меха и грубого, ворсистого шерстяного полотна с характерными узорами и костяными и металлическими украшениями, давно сгнили, а вот кожа высушенных тел лишь истончилась и истлевала в серую пыль, как старый пергамент. На его пальце остался кусочек недогнившей плоти вместе с наросшей поверх неё подземной флоры. Здесь было сыро, здесь водилась своя, пусть и совсем небольшая, искорка жизни в виде простейших агентов распада и грибков, они переработали всё, кроме самих тел.
– О-очень любопытно… – сказал себе под нос, растирая мерзость на подушечках пальцев перед своим лицом Кайлеб, щурясь, прежде чем продолжить осмотр картины снова. Он не спешил с магией. Странная вещь, хоть, может, и ожидаемая: под землёй насквозь волшебный ледник отступил не так далеко, как наверху от круга камней с обелисками памяти. Маг не спешил с заклинаниями, предчувствуя, что особое зрение окажется просто бесполезным из-за близости естественной аномалии, да и берёг себя от неожиданных эффектов. Себя и вампиршу, обращавшую внимание на пустой фонтан с разве что подтаявшей коркой льда и облитый им как пирог вареньем саркофаг.
– Хель, мне кажется, он пуст, потому что смертью веяло от этого сборища, – сказал некромант, обходя всё по кругу и замечая просто с помощью блеска одного факела, которым повелевал, скол на заднем левом углу крышки. Совсем маленький, такой незаметный, но такой важный.
А вот это пахло чем-то, что стоило проверить. Ещё раз осмотрев все узоры, сочетание прямых и изогнутых, с бесчисленным множеством хищных острых углов, линий, сходившихся к фонтану от стен, от фонтана – к саркофагу, и от саркофага – дальше, под его ногами, убегавшего в замёрзшее махиной льда пространство бывшего зала, Кайлеб уже планировал произнести заклинание, как его глаза заметили не ледяной и не водяной, а какой-то маслянистый отблеск в желобах вокруг угольных колонн. Он присел на корточки и отправил на изучение свои уже грязные от разложившихся тканей пальцы. Они нашли на самом дне, густые и почти истаявшие за годы лужицы и нити какого-то масла. Повозив в них кожу, подняв и растерев у носа, поверх запаха тлена некромант явственно и даже слишком резко прочувствовал свежий и хвойный запах какого-то обычного для Севера эфира, сродни еловым или сосновым маслам из зоны затемнения в Альянсе, но менее душного и пробирающе морозного.
Ах, вот где тут включался свет.
Маг опустил на густую струйку масла у колонны справа от саркофага горящий красным, но более здоровым, чем огонь из одной его маны, факел. Масло охотно занялось, пробежав пламенем всех цветов полярного сияния прежде, чем стать оранжево-золотым, по смежным желобам и каким-то внутренним токам, буквально растекаясь с другим колоннам. Гробница сразу заиграла мириадой красок с распространением огней, и Кайлеб даже подскочил, ощущая волнительное любопытство, поднимая факел и глаза к рисункам, рисункам, рисункам там, где их не обвалил или не поглотил лёд. На миг предполагаемая задняя стена гробницы, вся покрытая им, перестала его занимать, но огонь добрался по желобам и до неё, и она сожрала его вмиг, вытянув со всех только занявшихся ёмкостей и даже давшего им жизнь факела – чтобы самой вспыхнуть изнутри в образовавшейся тьме ярче, чем свет дня, зеленовато-голубыми искрами с малыми призвуками более тёплых цветов.
Лёд был толст, едва прозрачен, он источал видимый теперь очень явно голодный туман, но в нём просматривалось что-то тёмное между следующими колоннами, и двигался пожранный свет.
Ворлак стоял, заворожённый, с немного отвисшей челюстью. Ему и в бреду такое ещё не виделось – а ему в бреду виделся даже конец мира в чёрном ветру и пепельном дожде.
И тогда тишину с наступающей липкой тьмой пронзило это.
Гулкий гласный шелест пробежал по стенам, прозвенел по граням ледяных кинжалов на потолках, срывая холодные капели. Как будто кто-то шумно вдохнул ртом свежего воздуха, целые лёгкие.
Я чувствую, – раздался бестелесный голос везде и нигде разом. Он не трогал камней, не возмущал воздух: лишь звенел откуда-то из толщи вечного льда – прямо в головы и сердца, поднимая пух на загривках и цепляясь за самый хребет. Тихий, слабый, почти бесцветный. Впрочем, с каждым словом в нём становилось больше эмоций и какого-то зловещего, вкрадчивого и любопытного, чего-то. Не то яда, не то сарказма, не то простой иронии. – Я чую кровь предателей… и силу чужака. Что же, воровка сгинула, отторгнув в мир отродье? И сколько ж лет чужая сила губ ей и роду с тех пор жгла?

– Пора бы привыкнуть, милая, что со мной ты попадаешь в зоны исследования непознанного и с трудом познаваемого, – промурлыкал себе под нос Кайлеб. – К тому же, кажется, не все боги и герои пережили зарю времён.
На всем известных и почитаемых за малых богов Селест и Керана (или как его там) приходилось два без вести пропавших вождя древних времён.
Некроманту было легче воспринимать на веру всё, что он видел и слышал. Его разум был не отравлен взрощенной с младых ногтей в нём верой в каноны и неприятием ереси. К тому же он всегда был пластичным. Пластичнее, чем было хорошо для него самого.
На вмешательство в их задумчивый, с огромными паузами диалог о тайнах, он отреагировал негативно, если не панически: как только Кай услышал голос в голове, он потянулся пальцами к вискам и сжал их, хмурясь. Он не чувствовал нитей чар телепатии, а, значит, говорящее существо было где-то рядом и везде. Как Коса. В глубине души он ненавидел таких сверхъестественных тварей. Отвязанные от тела, они были практически неистребимы. Безвредны на голодном пайке, но неистребимы. Перспектива пугающая. Но Вермине надо было жрать, чтобы иметь материальность, а этой что? И где она? Глаза сами собой прицепились к загоревшемуся, вытянув всю магию из пламени и оставившему догорать загустевшее и почти истаявшее за века масло на дне желобков, льду. Этот лёд был не просто живой, как во всей остальной части ледника. Им двигала воля.
– М-м-м, дай-ка подумать. За клятву отцов, которую не смогли даже выполнить? Нет, это ничего, хотя иной раз неудачу стоит карать, и карать жестоко, чтобы думали сотню раз. Один клан против союза двух, без божественной помощи, без внятного плана – это глупость, но всё же не предательство, – холодный свет танцевал в нём, постепенно обретая очертания, как будто выходя из самой толщи льда, с вмёрзшего в него каменного трона к поверхности, на самый край святилища – с той стороны. – Но возвращение в земли верных, разграбление подношений и братоубийство – это уже самое настоящее предательство! Поклонение воровке, поддержание её поганых чар на принадлежащем Пантеону Небес Ледяном Троне – это кощунство!
И в тот момент, когда Кайлеб был готов вставить ядовитую ремарку навроде "Если эту женщину за такое поведение закопали с гроб – покажите рычаг, с которым оно изгоняется, я некромант, я сделаю это надёжно" или "Пойдём, родная, к твоей мамаше, нам здесь не рады" – он приметил в ослепляюще светлом (наверное, совсем болезненном и невозможным для рассмотрения для вампирши) льду движение ещё ближе к поверхности, а потом мерцание. Он среагировал инстинктивно: подпрыгнул к женщине и накрыл её своим телом и плащом. Потому что даже близость призрачного "Солнца" жгла и слепила и некромант не зря опасался за здоровье так же подверженной проклятью вампиров, как и три клана и все их полукровки, за исключением людских, Глациалис.
От парящей в локте от пола гробницы над парой линий пламени фигуры, безликой, условно-нагой, словно начатой скульптором пробы для серьёзной работы, разлился льдистый и бесплотный смех. Ну, по крайней мере, он теперь бил им не прямо в уши, но исходил от фантома. Он, цвета старого золота с пылающими линиями поверх, полупрозрачный, с невесомыми и пылающими светом тех же линий – печатей – волнами длинных волос, крутанулся в воздухе и продолжил:
– Я уже не говорю о размешении крови из-за которого вы так измельчали и ослабли, что я готова говорить с мимолётным потомком народов древа, камня и глины, отмеченным смертью, как с почти достойным моего внимания. А ведь их век так недолог!
– Надменность не красит мёртвое божество, не находишь? – наконец потерял терпение, перебирая плечами и прижимая рукой под плащом к себе Глациалис крепче, мужчина. Он уже убедился, что тревога была ложной, по крайней мере отчасти, и щурил глаза из-под капюшона на не способную нанести физический вред – по крайней мере ему – подделку.
– Ну зачем ты так, я всего-то хотела разглядеть эти белые волосы. Помнится, я отняла их цвет у кланов, которые от меня отвернулись вместе с цветом кожи и здоровьем их тел!
А гонор-то был как у настоящей, он уже почти поверил. И, как у любителя повышать ставки, у Кайлеба от таких представлений в крови закипал азарт. И холодная, сдерживаемая в отсутствие голосов в голове почти легко и непринуждённо (ещё бы нападки не касались его женщины) ненависть. Он добавил:
– У тебя путы натянулись, гляди-ка, – он кивнул на марки на нематериальном образе Соулы, которые помимо сияюще-жёлтого начинали пробегать тёмно-голубым и кроваво-красным, как верхние печати на гробнице там, позади, с каждой секундой. – Может, вернёшься в ледник, сядешь на трон и того, баиньки? Мы с удовольствием послушаем твою сказку про белого бычка на ночь, если ты соизволишь за это уснуть и не просыпаться ещё несколько столетий.
Его бесило, что призрачная баба разглядывает свои несуществующие ногти на едва очерченных пальцах рук, как это делают скучающие собеседники.
– Уверен, что можешь усмирить меня, если даже грабёж Хервалиссы и её печати и захват льда не могут изничтожить меня?
– Тебе не понравится, если я попробую, – пообещал некромант. В какие-то доли минуты ситуация из просто "не договоримся" переросла в откровенный конфликт, и, в случае неповиновения, им бы развернуться и марш на выход. С такими зрителями даже Кайлеб трахаться бы на гробах не стал. Это же один комментарий и всё упало! Что, впрочем, не мешало держать ему его даму головой опасно близко к своим ключицам и шее за воротом тонкого летнего камзола с тем расчётом, что если ей нужен был донор подлечиться – в этот момент, пока он отвлёк внимание беснующейся богиньки на себя – самое время. Мало ли что может случиться в следующий миг.
Но в следующий миг запечатанная сущность хмыкнула и с очередной мерцающей вспышкой исчезла, переместивший в лёд позади себя, сев на трон и сложив ногу на ногу.
– Хель, – прошептал, нашаривая пальцами её затылок в тени себя, Кай. Нужно было посовещаться, даже если переговоры продолжались. Но Безымянный её задери, Ворлак слышал о том, что самые предприимчивые мертвецы за благословление брака просят имя первого ребёнка, подношения за их благополучие после перерождения, жертвы кровью и душами, в конце концов, но не ведут себя как хозяева мира и не разыгрывают шуток с членовредительством на вторую минуту знакомства! Впрочем, и некроманты в основном рождаются в тёмных городах, пробуждают дар не на разумных зомби из друзей детства, а на кошках, и не страдают букетом психических расстройств от таких вот обстоятельств становления и обучения потом всю жизнь. Кайлеб всегда получал самый сложный и паскудный вариант.

– Ты с такой гордостью носишь свидетельство проклятья, которое предназначалось Детям Луны за неуважение к роли дня! – выплюнула в ответ Соула. Впрочем, вторая часть словесного выпада Глациалис попала в мягкое место, Кайлеб точно знал. Чем сильнее ты, чем выше сидишь, чем большей властью одарён – тем тяжелее признавать свои слабости, претерпевать падения, не циклиться после них на прошлом. Он сам такое переживал, постоянно ловил на мыслях, и его паранойя чуть не стоила жизни и ему, и Глациалис, у которой, в свою очередь, были тоже перекосы и деформации одарённой властью персоны, хотя в постели это было не так заметно. – И я достаточно стара, чтобы помнить былое величие и оплакивать его, а не утешать себя крохами оставшейся свободы, нахваливая пепелище.
Кайлеб всегда знал, что никакая длина языка и накопленный запас острот никогда не позволит ему по-настоящему состязаться в злословии и циничном вкатывании оппонента в грязь со средней деревенской склочницей с сиськами как две дрожжевые булки. Просто потому что он родился мальчиком, а мальчику, даже когда его обзывают девчонкой, даже когда он освоил, любительски, мастерство филигранной брани и психического давления одним взглядом, всегда проще объяснить кто насколько не прав кулаками (или заставив обидчика пососать фаербол, или выдавив ему пылающими перчатками глаза, или отковыряв ножом голову, или представьте любой другой вариант жестокой физической расправы). Просто, эффективно, надёжно и голова почти не болит! В то же время слабый пол продолжал, по своей врождённой склонности драк избегать и посылать в них охочих обменять жизнь на ночь с раздвинутыми ногами мужчин, практиковаться в дисциплине доведения неугодных до самоуничтожения словами и травлей, моральной и в крайнем-крайнем случае – ядом.
И вот стоял такой некромант в плаще, красивый, меж двух кидающихся друг в друга любезностями фурий, и будь он чуть поскромнее и не порабощён одной из дам, он бы рот как раскрывал, так и закрывал, стесняясь, что не дотянет до фееричности прочих посылов в перепалке.
– Слово в слово мои мысли, – ответил некромант с кривящегося в тени уголка губ. Честно признаться, его мысли уже давно оставили возможность магической свадьбы с такой держательницей клятв. Они наползли на что-то куда менее личное и более глобальное.
– В первую очередь я – первородное божество, в отличие от самозванки, я не была пленницей и рабыней слабой и смертной плоти и её слабостей страхов, – подняла голову и сложила ногу на ногу в своей толще льда Соула. Стоило отдать ей должное, по сравнению со своей первоначальной немного неадекватной вспышкой, она быстро нашла, что ей плеваться ядом с щенками в её картине мира как-то не по чину, и взяла себя в руки. Даже её сияние во льду снова притихло, позволяя Кайлебу не щуриться. – Во вторую уже – обворованная и брошенная женщина, мстительная тиранша, какой они меня рисуют, если хочешь. Да, я зла, да, я жажду крови – но угадай с трёх попыток причины! Посчитай то число жертв, подумай, как долго протянула сама твоя прабабка, пытаясь удержать эту силу и каких трудов стоит её поклонницам поддерживать печати на одной лишь моей нетленной душе – и ты поймёшь и разницу, и перспективу со мной не враждовать. Пусть больше светилом правлю не я, но проклятье света дня и кровавого голода от нехватки его благостной жизненной силы всё ещё носит моё имя. И я могу как заставить через него жилы врагов и предателей вскипать и кости плавится от одного лишь блика, – она сжала прозрачную кисть поставленной на локоть руки в торчащий острыми костяшками кулак, – так и отзывать эту немилость с тех, кто со мной. Посмотри на род Селест и узри, как легко им населять и возделывать земли. Какой ужас бы наводили на моря потомки Хьёра даже с истончившимися силами детей северного ветра, не будь им так трудно плавать и сражаться днём! Как бы жатвенный серп и топор живого льда дополняли друг друга!..
Кайлеб внимательно слушал пафосную и архаичную мыслеречь, звенящую льдистым и пустым голосом павшей звезды. То ли она говорила слишком сложными и одним вампирам понятными образами, то ли она лгала, но что-то не сидело на этой красивой истории. Да, Соула могла "продать". Но что было под поверхностью такого привлекательного подарочка?
Если бы мысли некроманта не блуждали так сильно, он бы уцепился за тайну судьбы Селест и этого Хьёра, но они, увы, приземлились на себя-любимого:
– А ты знаешь, чего хотели, раскапывая твою могилу мы?
– Я могу быть недвижна и бессильна, но этот лёд слышит и помнит всё, – абсолютно прозрачно и ясно, несмотря на формулировку, ответил призрак.
– И, принимая во внимание наши чудовищно разные интересы, твои предубеждения, то, что ты сначала на нас рычишь, теперь ты ведёшь какие-то переговоры?
Кайлеб не удержался и расплылся в улыбке, сжимая ладонь на затянутом в кожу боку своей спутницы. Они были в относительной безопасности. Не получили, что хотели – второй грёбаный раз, но всё же нашли что-то ещё. А ещё у него был опыт общения со сверхъестественными капризными условно-женского пола тварями. Кучу набитых синяков. У них в руках было больше карт, а на столе – ниже ставки. И Соула это понимала, если она хотела выйти из своей морозильной камеры в ближайшее тысячелетие.
Она поёрзала на своём троне, хотя могла вообще даже не держать визуального фантома. Старые привычки умирают тяжело?
– Я могу тосковать о прошлом, что утеряно, и никогда не вернуться к прежнему величию, но линии крови врагов тоже дивно размывают и ослабляют себя сами, а я готова договариваться, чтобы иметь шанс смотреть на лазурь родного неба и чувствовать тепло дня, из которых была соткана сама. В отличие от воровки и всего её рода, что шепчут во льдах проклятья на голову белой вороны, готовой загубить всё их поганое древо, я готова договариваться.

– Оно. Предназначалось. Не вам, – льдисто отчеканил голос. А пока Глациалис думала об историях кланов, некромант размышлял о сути сказанных слов про божественные силы.
Дело в том, что за свою жизнь, не видя ровно никакого воздействия богов на мир смертных, он стал если не антитеистом (даже так), то антиклирикалом и атеистом, отметая необходимость в таких богах, которые откликались на молитвы и просьбы с вероятностью гадания на ромашки – то ли да, то ли нет, то ли если да, то просто так совпало, а не бог. Теперь же он задумывался о причинах их молчания больше. Он был главой Культа Безымянного, в конце концов, они искали Ключи и путь к вмороженному вместе с Безымянным (предположительно) Силентесу! И о первородности. И о сути – и распространённости – этого самого магического льда. Что они упустили?
– Хервалисса, освободив сестёр и дочерей из плена низкой сделкой, быстро предала забвению отцов и братьев, которых в плен не брали вовсе! Не напади она, вернувшись, на матерей и детей, остававшихся верными мне, она бы ещё была прощена. Теперь же меня интересует только предание забвению всего, что она настроила со своим именем. Для начала, – Соула встала и приблизилась к поверхности льда, пока рисунки на её нематериальном фантоме не проступили явно, как и внутренний свет, – убейте эту её старую любимицу, Амараандиз, и всех её выкормышей-жриц. Расправиться с вами ей не хватает банального старческого внимания, но у неё много куда более молодых и охочих по указу исполнить волю их лжебогини рук. Как только они прекратят проводить ритуалы и питать кровавый фонтан кровью – власть Хервалиссы над ледником можно будет оспорить. И тогда я вам покажу. Мне не нужны поклонники, нет. Мне достаточно только вернуть то, что у меня забрали, свобода, и руки, которые запустят этот маховик.
– А нам ещё нужны наши жизни, – сказал тихо, без яда, без насмешки, Кайлеб.
Но то, что он не слышал имени якобы могущественной кровавой верховной жрицы до сих пор, а она была, его насторожило немало. Его и когда считали обращённым никем хотели бы уложить на алтарь. Что же будет, если однажды кто-то из вампирш прекрасные вести своей духовной матери всё же донесёт?

Соула либо ничего не сказала, либо они вышли за пределы её досягаемости, едва переступив порог залы и направившись наверх. Кайлеб задумчиво обернулся, разглядывая размывающиеся вместе со светом от отгоревшего масла и от рассеявшейся в леднике силы очертания фантома. Почти неразличимы. Интересное предположение настигло его: а вот она, всё суть вампирья сущность. И если тебя не поддерживает в достаточной мере сила ветра, солнца и дождей – ты тянешь её оттуда, откуда можешь достать. Любопытная метафизика, как та, которой они развлекались с Верминой, пока дробление я и паранойя не привели его к самому началу.
– Начинать войну одной против всех, как бы ты ни была сильна сама по себе – очень плохая идея, Хель, – ответил Кайлеб, оправляя и свой плащ, хотя уж ему света бояться точно было ненужно: скорее, ему его отчаянно не хватало для физического и психического здоровья, если все эти зелёные и синие вены под пергаментной – а некогда почти стабильно загорелой – кожей и фиолетовые синяки под глазами что-то говорили о нём. Он потратил многие ночи, аккуратно идя по списку возможных и точных предателей в рангах Культа. Он раскормил косу, устрашил, хоть и лишил изрядного количества магов, Культ, но для себя не получил ничего, кроме с последней сединой окончательно поехавшей крыши. – Почти все в этом мире стремятся к сохранению текущего порядка вещей, долгожители и женщины – в среднем больше, потому что цена неудачи для них всегда больше. Будет разумно, если ты сделаешь вид, что сама живёшь счастливо в стагнации, но будешь ждать удара с парой козырей в рукаве. Контратака бывает куда неприятнее упреждающего удара, насколько я могу судить. А, главное, послужит больше устрашающим уроком, а не сигналом, что ты уже от паранойи готова на всё.
Жар солнечного дня щекотнул щёки и невыразительные скулы его лица, не щадя и отвыкшие от света, снова, глаза, отчего Кайлеб зажмурился и опустил их в землю. Стоило ему отступить от отворённого монолита на шаг, тот тихо съехался на место и снова сделался как будто единым, с лишь едва заметными спустя какие-то мгновения швом, а после и его уже стало не найти.
– Сейчас посмотрю, – сказал маг, призывая ману к глазам и ещё больше щурясь. Контуры замка наполнялись силой на глазах, впитывая в швы льющиеся на камень тепло и свет дня. – Внутренний замок – восстановился. Не думаю, что тебе стоит тратить силы, по крайней мере сейчас. Ещё хотя бы три месяца мы счастливо свободны от беспокойств о том, что кто-то может найти нашу… подружку. А, может, и вовсе свободны. Он работает по солнечному календарю, ни один вампир твоего клана не догадается лезть сюда, если только ты сама не скажешь. А её ты слышала, её держит лёд. И отсутствие тела.
"И слава яйцам, если это так", – вздохнул про себя, качая головой и протирая глаза, Кайлеб.
– Пошли, даже я чую запах жаренной плоти.

Они друг друга, в целом, поняли.
– Фу, пелёнки. Я бы лучше заряжал алхимические катапульты и из химер кишки удалял каждый день в две смены, чем возился с детьми. Химеры, по крайней мере, не орут по поводу и без. Обычно.
По крайней мере, человеческие дети обычно орут, или они будущие крикуны и сумасшедшие. А лет в пятнадцать Кай очень гордился тем, что ребёнком он был очень тих и предпочитал занимать себя игрой с воображаемыми друзьями, пока взрослые были заняты.
Кайлеб завозился, подводя упёртую ездовую животину поближе, чтобы усадить Глациалис с наименьшими усилиями и телодвижениями с её стороны. В конце концов, примерившись, прикинув свои возможности, он просто взял её на руки, прежде чем она полезла сама, пользуясь разницей в росте и габаритах, перекинул через плечо, и вскочил одним рывком в седло, уже после развернув куколку из куда более закрытой, нежели обычно, одежды и плаща, лицом к себе и спиной к солнцу, уже начинающему медленно клониться из зенита.
Они поехали, медленно, поскольку у некроманта не было возможности править животным, а привычный из-за многолетних прогулок ночью днём спать медведь, тряся башкой с вязью красных письмян-шрамов на толстой шкуре, не торопился. Когда они проезжали мимо небольшой еловой рощи, за версту пахшей смолами и свежей хвоей, в тени, он ненадолго развернул вампиршу и выудил повреждённую руку в тень от обоих их, внахлёст лежащих плащей, проводя пальцами без перчатки по яростно красному краю ожога.
– Ты не можешь залечить их сейчас? – спросил он, внезапно жалея, что он был способен на невероятные чудеса, но только не на исцеление, светом или же созидательными элементами. Огонь мог согревать, наполнять силой, жечь болезнь из жил, но не соткать новую кожу и закрыть раны. Только оставляя ещё более тяжёлый ожог сверху.
Кайлеб положил пальцы с ногтями-когтями себе на щеку, нависая над вампиршей как ребёнок над сломанной игрушкой. Отчасти его терзала вина, что он недооценил силу проклятья, привычный к спартанскому смирению и готовности Авеля хоть каждый день бодрствовать, несмотря на то, как мог выжигать ему глаза даже свет пасмурного дня. Выволок даму из будуара в неположенный час. С другой стороны, они получили важное знание.
– Если ты позволишь, я могу отослать сюда часть культистов. В Лунных землях стало не очень… уютно, скажем так, полезло много неприятных глаз, а мы там почти закончили. Я думаю. Исследователи могли бы приготовить небольшой отряд тварей на охрану. Проблема лишь в контроле над ними всеми.
Сухие губы коснулись запястья с тревожной нежностью.
– Я не могу пропускать связь с каждой химерой через себя каждый раз, особенно без магических уз. С частью мозга волка для нашей виверны-паука, похожей на скорпиона, я угадал, но она подчиняется тебе как питомец, а не слуга, и это один успех. А без личной гвардии за расселиной ледника ты всегда можешь быть загнана в угол…
А его могли уже загнать в угол – и перед прошлой их встречей почти загнали, ранив у пустующего дома Айрин – сотни, тысячи раз. Это нормально, бояться смерти. Это нормально, пытаться выкупить больше времени хоть какими-то мерами защиты.
Культистам Кайлеб тоже не до конца верил, но описать миссию на крайний Север как секретную и требующую секретности в том числе от местных – и большая часть контактов будет срезана на нет, особенно учитывая, что Виан обработали далеко не все естественные залы своего обширного ледника и в части расселин жили дикие колонии магических тварей.

– Не то чтобы я когда-то протестовал умереть от твоей руки, – он помассировал пальцами скальп под густой россыпью волос под капюшоном Глациалис. Помнится, у него уже было такое последнее желание даже. Несколько раз. И всякий раз она его не исполняла. – Но за предупреждение спасибо, дорогая.
Дорога стелилась в тенистых еловниках, но день казался чудовищно ярким даже с плащами и тенью. Издержки привычки ночного образа жизни проявлялись и в нём, в конце концов. Хотя где-то в глубине души идиотская идея показать Глациалис южное лето с плавленным воздухом и удушливым запахом цветов и разнотравья над веющей слабым бризом рекой не оставляли его. И маки. Целые поля белых и красных сонных маков под голубым ярким небом. Учитывая также любовь вампирши к синему, это было сочетание её цветов, настолько, насколько представлялось возможным.
Увы, мечты теснили проблемы насущные.
– Тогда я перегоню один или пару ковенов, когда появится возможность, сюда, на исследования. Уверен, они будут в восторге, и от погоды не усохнут тоже. Ледяные пауки и местная фауна хорошо усилят множество вещей, и ты получишь свою выгоду тоже. Что же с прочими проблемами… найдём управу и способы. Козырь с тварями сработает лишь раз.
Как – пока не ясно, будущее смутно, ресурсы ограничены. Отсутствие уз оставит каждого из них слепым относительно ситуации с другим, а значит – без лучшей руки помощи из всех возможных. Идти к гробнице Хервалиссовых потомков – совсем не вариант. Да и что может случиться, максимум? Пойдёт ли Шейнир дель Виззарион войной против брата и сестры? Если так, то Кайлеб, хочет или нет, волей-неволей заплатит огромную цену, прахом и кровью, за сохранность Глациалис. А это уже может стоить немало ему.
Тревога затеняла солнце, в оранжево-жёлтом диске которого не просматривалось смутного лика его первой повелительницы. Кто властен над судьбой, если ей подвластны даже боги? Страх и трепет смертной жизни, внезапности происшествий и исходов никогда не казался крепче, чем после такого откровения.

До самых недавних пор одной части его так хотелось убить их всех и закончить блядский цирк, что он решил снести все тайны. Другой части его хотелось жить и обрести контроль над жизнью ровно теми же средствами. Ради этого лилась тёплая кровь на площади с разгорячённой голодной толпой и рядами тяжёлых воинов, которых челядь в итоге чуть не смяла. Не ради высоких идеалов, не от мнимого голода, не от скуки и не просто потому, что убивать весело, а когда ещё в жертве не видишь ничего себе подобного – кажется в извращённом понимании справедливо.
Теперь, конечно, Кайлеб умирать расхотел, но как никогда понимал близость смерти в каждом дне, в каждой авантюре и глотке. И несказанное меж словами Глациалис читал, как сам думал, прекрасно. Люди – да и не люди тоже – от одиночества наедине с собой сходят с ума. Такие как они – почти обязательно. Для Кайлеба вампирша представляла свежий незамутнённый угаром всей той Бездны, в которую он себя сам же и закопал, годами методично пренебрегая помощью со стороны и здравым смыслом, вздох с вершины мира. Взгляд со льдины на простор и место, где небо сливается с морем, пронизывающе холодный ветер в лицо, сносящий всё пустое, прохладный покой, который позволял удалиться в сон без душащих за горло во тьме проблем и страхов, без мыслей вообще, в простом опустошённом удовлетворении. Что было довольно иронично, принимая обстоятельства их знакомства и ранних встреч и всё ещё продолжающихся рандеву. С прогулками становилось как-то лучше. Полнее. Практически похоже на нормальные пары – ну, конечно, не горожан, как его семья, но какой-то земельной аристократии, от которой его родители так или иначе откололись, а Хель происходила по праву рождения, без оглядки на обряды, за одну лишь кровь. Благородным полагается принимать решения, растить поколения на смену, править, а на досуге не сходить с ума, занимая всё чтением, заботами или охотой. Чего они упускали теперь, с беглецами с наследником под рукой? Да ничего, кроме того, что всё это было мимолётной иллюзией нормальности. От войны до войны отсутствие общего – публично обоснованного –политического или экономического интереса может определить как союзников, так и возможных врагов. Твари и магия ледника – это всё ещё повод. Хотя очень удачный, и, скорее всего, его проглотит как минимум Культ.
– Помнится, годы назад, я интересовался, можно ли поднять глубинных тварей, но в широтах Альянса живут только кракены да, по слухам, спит на дне Альвийских вод левиафан. Что бы ни дрейфовало у вас здесь – не может быть столь же опасным, иначе бы жило где еды больше, – Кайлеб ухмыльнулся, выворачивая мысль как разворачиваются придворные скандалисты на каблуках. – А, значит, словится, было бы желание. Живые льдины, да?
Гальсиндейги. Гигантские черепахи-айсберги. Всё хитиново-химерное великолепие поколений некромантов не сравнится в перспективах с огромной взятой под контроль черепахой, а льды очень хорошо вбирают и, тая, отдают токсины. Можно не просто заблокировать флот у фьордов и выжечь его магией. Можно сделать ещё много интересных вещей и с вражескими портами, уничтожив рыбу и отравив стоки в случае, если они недостаточно круто сбегают к уровню моря. Сил повествовать в деталях возможности, как их видел своим непритязательным и при этом изобретательным взглядом бывалого подонка с самыми бесчестными методами войны Кайлеб, особо не было, но зёрна идей под долгий путь сеялись хорошо.
Чумные чудовища работали ой как хорошо на людях, даже когда не предназначались для того, чтобы заразой убить. А ослабить голодный город вампиров могло значить что, может, вампиры бы не умерли от болезни, но ударились в кровавый раж на энный день осады, и выбора бы просто не оставалось.
– Да, и мы ещё не вмешиваем наёмников и других пиратов. Авель, кажется, понравился гнездящемуся на берегу Волчьего леса сброду, а у них там совсем тяжёлые времена. Немного жалости и попустительства – и они привезут в спину противнику охочие до грабежей в любое время руки.
Многие отряды наёмников с материка состояли из или рулились в том числе и демонами. Это был рецепт идеального шторма, особенно ввиду ослабления северной короны. Этот план был не обязан нравиться Ледяной, в конце концов, у неё были на руках наследники этой же короны. Но в вопросе выживания и уничтожения методы сложно выбирать. Если случится нечто страшное, Кайлеб не только заставил бы её вырезать клир и саму поддерживающую её клан в каком-то независимом состоянии с прямой, пусть и перекошенной в плечах, спиной, веру в свою прабабку. Он бы заставил Айнирг'Хель Иль Хресс разнести в руины и второй дом, которому уже принадлежали эти дети, чтобы у них был шанс подобрать хоть какую-то обугленную, побитую и ненужную никому корону, а не уронить головы при сохранности её и семьи в целом.
Шепотки в голове Кайлеба Ворлака, быть может, стали чуть глуше, потеряли имена и постоянные черты, гонимые воссозданным сердечником одной личности как случайные мысли, а не оформленные варианты одного лица. Но эта хрупкая психическая стабильность не могла изменить человека, каким он стал за свою недолгую, но насыщенную жизнь. Для него не было "нельзя", были цели, средства, обстоятельства, и первые и последние оправдывали вторые всегда. Иметь такого советника, любовника или агента было опасно для репутации. Но, наверное, полезно в долгой игре. А в мире, с проблемами почти везде, на многие из которых некромант или Культ не имели почти никакого влияния, определённо шла долгая игра, и они ещё даже не в полуфинале.
– Я хотел бы остаться только твоим козырем, – не без ноты грусти ответил мужчина, останавливая медведя на уже знакомом берегу озера, с которого просматривался влитый в ледник дворец и город под ним. Твари не было видно ни на удалённом балконе, ни где-либо ещё. Дневные прогулки не были её вещью, очевидно, как и для хозяйки. Кайлеб принял решение быстро и вспомнил рисунок и след своей магической метки в пространстве, не спешиваясь и не выпуская Глациалис из объятий. Секунду назад они сидели в седле зверя – теперь мягко упали на шкуры его собратьев. Плевать, что одетые, плевать, что кто-то из редких часовых за пару часов до пробуждения вампиров мог видеть, что медведь остался пустой, а химеры нигде не было видно. Само существование твари намекало на то, что матриарх клана ведёт какие-то ей одной известные дела, и что она выезжает на охоту по острову с потенциально опасной гадиной, которую создала некромантия со странной примесью печати крови, а не привычные знаки порабощения – тоже.
Кайлеб развернул плащ, положив женщину из рук на постель как можно аккуратнее. Он тоже хорошо чувствовал запах опалёной плоти и чего-то ещё, что предполагал остатками магии, произнесённой в гробнице.

Некромант ухмылялся. Скинув с взлохмаченной головы рывком шеи назад упавший на глаза по самый нос капюшон и отстегнув застёжку, он ухмылялся. Ледяная королева пыталась перестать таять проверенным способом: заморозив свои раны. Признаться, он всегда немного завидовал магам воды за эту чудесную способность. Даже больше, чем магам воздуха. Но мы всегда завидуем тому, чего не имеем, верно? И не умеющий плавать, но в целом преуспевший своей стезе некромант и пиромаг жаждал глубинных тварей, власти над своим холодным мокрым страхом детства и узами крови. Но ведь так и подбираются половинки, верно? Закрывать недостатки друг друга.
Скинуть хоть половину многочисленных одежд, которые полагались некроманту в любое время года и погоду, пусть даже нынче они были куда тоньше и простёганная куртка была только одна, она ему не дала, притянув за пояс к себе, дряблым в шрамах горлом под клыки, когда он только хотел поцеловеть новую ледяную перчатку и игриво облизать. Ну, мало ли, леденцы со вкусом крови вытравят из него тёмную ману или же никак не отразятся? Кайлеб не растерялся и прилепился ко рту Глациалис губами, беспардонно сунув ей под клыки свои тонкие губы и, если захочет, даже язык. Не жалко. А, нет, жалко. Он резко отстранился, глядя глаза в глаза.
– Минутку, Великолепная. Я не против еды в постель, но не с грязными же сапогами! Выдыхай пока. Всё равно до завтрашнего утра я сбегать не планирую.
Для длинного и, что уж, при отсутствии горы мускулатуры всё равно широкоплечего и массивного, как гончие собаки против сторожевых, мужчины он выкручивался хорошо, оставляя когтям и клыкам Глациалис только одёжки. Да даже если бы она вцепилась – он мог не поскупиться и на телепорт прочь. Такая вот проблема с вечными кочевниками с магией. Пытайся-не пытайся – отвернись – сбежал, просто потому что свобода ценнее.
Чёрный камзол слетел вместе с поясом с ножнами, представляя взору стёганую куртку по бедро под ним… и ещё один пояс с кучей пазух с пузырьками, отсвечивающими тёмными стеклянными глазками из донышек внизу и ободками с пробками сверху. Это снаружи Кайлеб Ворлак в своих некромантских регалиях был похож на румяный красный лук, особенно цветом плаща и периодически выцветающей в что-то не похожее на естественный и давно потерянный оттенок волос шевелюры: гладко бритый, солидный, благообразный в своей тёмной зловещести с проскакивающей ухмылкой, полной осознания своего превосходства и полного арсенала трюков по исчезновению самостоятельному или исчезновению (из мира, жизни, бытия, с пеплом и без следа) кого-то ещё. А как начнёшь чистить – расплачешься – бледный, худой, в красных ожогах и розовых шрамах, и где там в исподнее уже можно, наконец, залезть? Теперь же он, медленно расстёгивая все крючки, шёл к дверям в опочивальню, проверять их засов и старые контуры молчания, потом возвращался к кровати, скидывая сапоги свои и стягивая вторую пару, чтобы кинуть рядом, с Глациалис. Никакой спешки. Он даже прислонился к знакомым по предыдущим приключениям столбам, уже расстёгнутый до рубашки, смеряя взглядом длину голенища сапога и глядя после на Глациалис.
– Скажи честно, вы в этих кожах и мехах в облипку специально ходите, чтобы не было соблазна с захватываемыми судами на месте сношаться по причине их страшной непрактичности в плане раздевания, или это наоборот, средство зомбирования всех придурков, клюющих на росказни о шхунах и змеях – и как их там, эти кальмаровые лодки? – с целыми командами целующихся друг с другом над добычей баб? Потому что я вот по морям всегда тосковал только как поэт, как и по любви морячек, но меня от одного твоего вида в борделе по темечку накрыло.

– Что, и бёдрышком, бёдрышком? – гоготнул некромант, изображая доведённое до абсурда движение. – Прости, но в труппе танцовщицам и бородатой леди я был только аккомпанементом, и вообще я не танцую. Даже за деньги.
Ну, точнее, Кайлеб умел танцевать, но очень ограниченный ряд парных или простяцких фестивальных групповых танцев. Но Глациалис об этом знать не обязательно, а то они будут терять ещё больше времени на праздности, находясь в эпицентре шторма событий.
Где-то между тем крючком и этим он неосознанно проскользнул ладонью по всегда горячему яростно-розовому ожогу на полживота. Собственные несовершенства почти никогда не оставляют даже самого самоуверенного человека: он просто умеет эти неуютные моменты подавлять и прятать, заменяя показушностью нехватку внутренней уверенности в себе.
На показательное раздевание сам он отреагировал положительно-наблюдательно: не слишком вмешиваясь в относительно неловкие старания Глациалис оголиться, но, будучи замеченным и одарённым тоже отнюдь не изящным намёком, закатил глаза и охотно согласился.
– С удовольствием, – низким голосом, едва слышно, ответил Кайлеб, и, сбросив с себя штаны с уже ослабленным ремнём и оттянутыми на пятках сапогами, упал на кровать, охотно готовый помогать.
Он сразу навис над ней, целуя лицо и шею, подставляясь, пусть и не говоря пока ни слова и просто раздевая вампиршу.
Зачем, если он даже не собирался её (вроде бы) после сегодняшнего трахать? Заложенные с детства рефлексы. В постель, которую считаешь домашней, в одежде с обувью не ложатся. Он мог избавиться от отвращения к крови и гнили, мог преодолеть мыслимые границы фантазии в изобретении химер и путешествии по пространственно-временным вероятностям в пределах своих объективных магических резервов, боги, он был даже близок к потере страха предо ртом, полном клыков на ну-том-самом, и сжимающихся когтей на своей заднице, но не мог преодолеть брезгливость по отношению к простым бытовым мелочам.
Разворачивая и гладя, лишь легко прижимаясь собственной эрекцией к бедру Глациалис, некромант сосредоточился на задаче номер один. Не потрахаться, нет. Оголиться и закопаться в покрывала и шкуры в обнимку, перекатив женщину на себя, просто чтобы не давить её собой.
Сделав это, он протянул обожжённую и мокрую левую руку вдоль своего ожога, всегда превращавшего его тело практически в печь, и приобнял её за плечи, правой рукой, только приложившей повреждённую там, где её будут меньше тревожить, рисуя подушечками пальцев узоры по внешней стороне бедра, внутренней, ягодице и пояснице, и назад. Спокойная, ни к чему не обязывающая и сонная обстановка казалась лучше, чем любые другие оригинальные и не очень методы времяпровождения.
– Лечись. У нас ещё будет время.