Кажется, Морган замечал эти вещи понемногу уже очень давно. Как нет-нет, а мелькали то у Анайрэ, то у кого-то из гилларцев помладше желтовато-зелёные гланды и полосы у основания языка. В дни, когда его желудок вообще отторгал любую пищу, сжавшись болезненными спазмами, и боль приходилось заливать ледяной росой, отчего эмпатическое чувство заглохало на целые дни и вообще сделалось куда менее острым. Когда он, сидя на своей высоте, замечал приземляющуюся на скалы близ Гиллара виверну и отпугивал выстрелом ещё не одаренной наконечником и неотбалансированной стрелы.
Тонкий переход из болот в горы был ничуть не благодатен, как ни смотри. Здесь выживали. Но если местным это удавалось с какой-то неумолимой грацией делать, коротая дни, то, отдохнув от своей эмпатии, Мор понял, что ему даже с наименее токсичной едой приходится туго. Он не мог есть одну рыбу-чисторечку и лотос, но у коз, птицы и ящериц кругом были всё знакомые зелёные гланды и огромные железы, печени и селезёнки. Иногда, гораздо реже, чем обычно, он ловил на себе взгляды местных, которые трактовал то как любопытствующие, то как сочувствующие. Интересно, – изредка проскакивало в мыслях парня между утренней болезненной трезвостью и полутоезвостью, а они видели в нём чужака так же, как он – в себе? Он больше не мог сказать наверняка, да и стряхивал паранойю, предпочитая думать о более насущных проблемах. Они, по крайней мере, узнали, что Элиор жив и даже не в темнице. Наверное. Но вот ни послать никем не обученную соколицу, ни выведать про флейту так и не удалось. Оба раза вопросы – про мага природы, умеющего заклинать птиц, и про потерявшегося болотника встречали странные взгляды и вопросы в ответ на вопрос. Например, зачем ему это вообще и может ли знает ли он сам, что хочет найти. И хотя вроде бы такие ответы были ожидаемы, Мор думал, что что-то упускает, что его проверяют. На что? На верность? Им? Прошлому?
Впрочем, жизнь шла размеренно и почти приятно. Некоторая озабоченность Даниэль легко объяснялась нарастающим с каждым днём зноем и цветением и дребезжанием жизни в пору раннего тропического лета. Быть причиной уж совсем наливного румянца, что уж говорить, если забыть, что у девушки с рождения во лбу звезда с венцом и помолвка с дальним родственником благородного происхождения и её племени – приятно. Настолько приятно, что он тоже сидел и фыркал на пошлые анекдоты так, что у него чуть выпивка не шла носом, а после всего ему под веки во сны эти все истории лезли со вполне известным, причём почти во всех интересных подробностях, обликом.
А потом он трезвел и ему было немного стыдно. Хвала небесам, самоконтроля и рефлексии в Моргане было столько, что он никогда не приглашал даму посидеть в доме на дереве, когда был нетрезв уже настолько, чтобы поддасться на провокацию и прижать её к стене.
Видели боги, он сам не знал из-за того, как вёл себя его дар, хотелось это ей или ему, но ни один из ответов не был нормальным. Они должны были послать письмо, по возможности, раз уж с флейтой всё было глухо. Но оба тянули и жили в своё удовольствие. За исключением его изжоги и лёгких отравлений после вкусной местной еды.

Последние пару дней Гиллар перестал плести циновки, шить одежду, точить стрелы и все свои посведневные ремёсла и, помимо неизменной готовки еды на общие костры до глубокой ночи, переключился на подготовку к праздникам. Известные Мору даты либо прошли, либо ещё не подошли, с другой стороны он был с эльфийской стороны знаком с культурой возраста, а местная смешанная община и вовсе жила долгие годы отдельно и находила свои консенсусы. То, что собирались праздновать на изломе травеня и долгой весны материка и Северных земель (здесь – лета умеренно-жаркого и лета утомительно-жаркого), звалось Ночью цветущих огней, но угощение для светляков, размножившихся за последний месяц настолько, что их были россыпи буквально везде, из рыбьих и мясных потрохов и медоподобной патоки болотных плодов, готовили и разливали в открытые лампы заранее. Собственно, с вонючей мешаниной для всеядных насекомых они теперь и возились, проверяя на вьющихся у ближайшего дерева на восточной, не слишком затенённой скалами окраине, светляках. Солнце уже зашло, но за ужин треть гилларцев ещё и не садилась, похоже, перебираясь ближе к празднику на совсем совиный режим.
А Морандира, как его все и звали, чуждые материковых имён от слова совсем, опять мутило, и чувство липкости на руках этому не помогало: желудок подвывал, а губы нет-нет, а прикладывались к приглущающей все неприятные ощущения ледяной росе в фляжке с выбитой на ней кем-то из местных мутантной ящерицей, больше похожей на крокодила или даже кроколиска – особо крупную и злобную разновидность болотного хищника с парализующим ядом в более короткой и клыкастой, змеиной пасти. Пить алкоголь почти ежедневно, с одной стороны, было способом справиться с ещё не привыкшим к местной кухне, предназначенной для сильвари, но не наполовину человека, которого мутило даже от магии в мышцах и жилах местного всего, с другой – стыдно, особенно при Дан, и полагалось скрывать, поэтому полукровка не нашёл ничего лучше, чем притвориться, что отвернулся назад, посмотреть, как у костра шпигуют дичь, прежде чем украдкой сделать глоток.

- В этих болотах самогона больше, чем чистой воды, – парировал Мор, с досадой понимая, что его спалили, и наложил, не нажимая, на горлышко. Он очень, очень смутно чувствовал какое-то намерение, грозившее ему чем-то неприятным, и потому тоже замер выжидательно.
Покушения на крепкий алкоголь полукровка вот никак не ждал, хотя на его вкус Даниэль в мирной жизни в принципе вела себя менее рационально (в своём глазу…). Он даже рук не сжал и не зафиксировал бурдюк в них, чтобы фалмари не смогла глотать этот морозящий сам мозг и греющий живот, гася изжогу, яд! Глаза в глаза почти что! Совсем девка охренела!
- Если ты думаешь, что я пью просто потому, что хочу и могу – ты ошибаешься, – сурово глядя на мигом запунцовевшее лицо, сказал Морган, и отнял бурдюк, поднимая смахнутую в миску с кроваво-паточным месивом пробку. Теперь её надо было мыть.
Сам он плохо соединял точки, что, может быть, это просто его реакция на любую магию, отличающуюся от обыкновенной природной, держит его в таком состоянии, что только пара зелий, по стечению обстоятельств – крепкие местные напитки. Он просто нашёл кнопочку "облегчить жизнь" и топил в неё почти без остановки, как и многие другие менее прозаичные алкоголики. Мор демонстративно убрал незаткнутый бурдюк на вытянутую руку и тоже выразительно посмотрел на Даниэль, мол, всё, не получишь, а сам отодвинул миску и незалитые лампы и привстал, чтобы дотянуться до очередного мелкого ручья позади в кустах, промыть руки.

- Твоя забота – вот мучение! – сдерживая булькающее рыком в горле недовольство и рвущийсч в крик голос, пробормотал Мор. Он не успевал за движениями фалмари, без своего шестого чувства начеку оказываясь совсем слеп, и потому при следующем рывке девушки за вожделенной выпивкой – с матерком растянулся спиной на колючем лесном ковре.
Ручеёк и пробка с бурдюком были мгновенно позабыты, две липкие руки, пока спина приходила в себя от соприкосновения с местным аналогом сухого лапника сквозь одну лишь тонкую рубашку – очень неприятным, кто угодно скажет вам – перехватили очумелые ручки за запястья, с силой давя в самые жилки.
Сколько было в Море зла, раздражения и угрозы – всё попало на язык теперь. Им, эмпатом, было совсем несложно манипулировать. Но управлять, давая приказы и пытаясь применить силу? Ни в жизнь, он упирался рогом только больше и был готов воевать, назло здравомыслию, только чтобы защитить свою мнимую честь от статуса тряпичной куклы в чьих-то нежных лапках. Особенно когда эмпатия так славно спала, а на расцарапанную спину липли рубашка и колючки.
Он буквально скинул Даниэллу с себя, и сам резко поднялся, задевая ногой миску. Уже опустившиеся на прикорм светляки неловко разлетелись, но тут же сели на ближайшие ветки, потому как тягучая вонючая жижа каплями теперь повисла на всём: на полукровкином сапоге, на колючке, на крае бревна, на земле, на стволе дерева за ручейком по правое плечо: куда долетело.
- Руки при себе держи! – рявкнул, быстро поднимаясь на ноги полукровка. – Уже не первый раз забываешься!
Ему тоже было, мягко говоря, начхать на особенности женскиго влезания под кожу через тактильный контакт, он умел и был почти готов начать руки выворачивать. Нормально ж общались, надо было всё испортить, да?
Ровно в той же степени, в какой он не являлся терпеливым и беззаветно прощающим до святости созданием, хотя обычно избегал идти на конфликт, зная как паршив он на вкус с обеих концов, он умел двигаться быстро. То есть, очень быстро: раз – сполоснул руки и, да-да, угадали – бурдюк, два – снял с ветки торбу со своими вещами и уже промытым ножом, три – умчал в ночь в сторону севера, предгорий, перья чистить. Точнее, расцарапанную в такой безобидной, как казалось, перепалке спину.
Сидевшие у порога наземной хижины по соседству гилларцы перебросились шёпотом парой комментариев. Заплывал в болота в двух днях на юг во время приливов вместе с солёной водой, морской ёж, и пришлого охотника за глаза уже не раз со смешным и, конечно, тоже ядовитым уловом на праздничную уху сравнивали. Что парень сидел на ножах, а на выпивке становился не только разговорчивее, но и куда раздражительнее, было привычно. Бывали среди местных кадры и с характером подурней. Но так отбрасывать от себя свою же подругу – здесь было что-то глубоко личное.

Морган тоже немного ошалел. Дома, пытаясь дотянуться смоченной тряпкой до всех царапин, он думал, что если б не рявкнул на девушку как следует - они бы там так и остались обниматься, у всех на виду. Минимум. И почему-то такой вариант пугал куда больше, чем вывернуть на голову фалмари поток необъяснимой агрессии? Последствия… Ему хватало того, что, когда он лёг носом в локоть спать, ему снилось, будто его ноги обвил длинный хвост, а покалывающей спины касалась крупная чешуя, прикрывающая фалмари грудь.

Утро теперь наступало в городе самое раннее – к полудню, но по той окраине города стала разливаться тихая ненавязчивая музыка, стоило солнцу только преодолеть вершины деревьев. Мелодия не будила, но вскоре к ней присоединился глубокий струнный звук. Внизу, на краю леса, точнее, там, где каменный вал, защищавший город с юга, возвышался над болотами лишь на полтора мужских роста, поросший травой и деревьями, сидели отдалённо знакомые гилларцы. Один – Галион, а другой – парень с такими же яркими, как у фалмари, живущих ближе к Комавита, глазами, но зелёного с жёлтыми прожилками цвета. Цвета этих джунглей и болот. Он играл на простой на вид крупной, не по руке ему флейте из дерева, а на боку у него висел узорчатый чехол. Оба стояли лицом к болотам за каменным валом, и что-то шевелилось там, в ответ на звук.
мелодия

Отредактировано Морган (24-06-2017 15:41:02)

- Ты не поймёшь… – только и сказала Анайрэ, поправляя заколку в медового цвета волосах. – Но мы можем подойти поближе, а я попробую объяснить.
В воде плескалась змея. Змея была длинная, не похожая на всех изловленных за время пребывания беглецов в Гилларе "кроколисков", дымчато-серебристого окраса, отбрасывала от себя блики в мутной воде, размываясь куда шире, чем была на деле. Вместо привычного гладкого тела у существа был один гребень по позвоночнику, крупный, похожий на парус фалмарильских кораблей, хвост, и малые гребни по бокам с несколькими парами не то крыльев, не то плавников. Такие следы были всюду вокруг города, особенно на выходе из подземных потоков. И всё же.
А ещё в тени блестело множество глаз.
Большая, с глубоким звуком и толстыми струнами цитра у руках старшего гилларца замолчала, но флейта продолжала играть, точно выманивая голову существа из воды. Она, длинномордая, кивала на едва ощутимых в заводи волнах, длинным телом свернувшись на прогретом первыми лучами мелком дне. Зачарователи змей из Кабалы завидовали такому мастерству: здесь гибкое чудовище даже не дуло несуществующим капюшоном, не клацало пастью, не зомбировало взглядом: только смотрело. И слушало?
Шаги женщин потревожили ранних музыкантов, они оба обернулись. Резная, точно из металла, морда самого злобного и страшного хищника из местных болот скрылась в воде, поднимая илистую взвесь и соскальзывая из заводи в более глубокие течения. Юноша с сожалением глянул на корзину, пахнущую свежеразделанной тушей, и заложил флейту в вышитый кожаный футляр.
- Вот же вы… не вовремя, – вздохнул парень. На вид ему было не больше лет десяти, ну двенадцати, но голос казался низковат для ещё не ломавшегося, да и что-то в манере держать себя было взрослее, чем видно. Галион, прежде, чем Анайрэ успела что-то сказать, пока глядела в след сбежавшему чудовищу, отложил инструмент и взял корзину, чтобы кинуть в омут, где скрылась только что мирно слушавшая успокаивающую песню змея, чтобы не пропало подношение. Но в зелёной мутной глади не было видно, принят ли был дар.
- Ничего. Ещё есть время, нет смысла вздорить. Как был ваш сон?

Отредактировано Морган (24-06-2017 20:34:21)

Молодую змею провожали взглядами все трое, но Галион уже на первом вопросе сделал глубокий вдох. Похоже, объяснения грозили быть долгими. И неприятными. Хорошо было, что полукровка человечьих кровей, кто, по словам пришедшего за несколько месяцев из тех же болот Таланара мог видеть ложь в полуправдах и отговорках как сам ничейный ребёнок - будущее в воде, нынче отдыхал. С ним бы, судя по всему, разговор мог превратиться в хождение по трясинам.
- Потому что это их болота, – словив взгляд фалмари своими тёмно-зелёными глазами сказал Галион. Сколько ему было лет? Большой вопрос, учитывая, что среди всех, даже самых долгоживущих рас, эльфы подходили к смерти лишь истёршимися о время, такими усталыми, почти прозрачными - но не сморщенными и сгорбленными от старости. – И с самого дня, как погиб Источник, были их. Мы здесь все всего-лишь поселенцы, изгнанники. Они – стражи, несущие в себе изрядную долю проклятья Вита.
Анайрэ перемялась с ноги на ногу, трогая висящий на поясе кинжал и что-то шепча как будто оскорблённому непониманием Даниэллы. Тот, фыркнув, всё так же держа футляр, устремился вглубь улочек по своим делам первым. Анайрэ чистыми руками подхватила цитру, а Галион встал, запахнув корзину из-под рубленого козла.
- И, переиначивая пословицу про волков, мы предпочитаем зло, которое живёт рядом и признаёт хоть изредка спокойное соседство, чем то, что готово пройти маршем к твоим вратам и сказать “пади на колени или умри”.

Отредактировано Морган (25-06-2017 09:09:31)

Моргану было так стыдно наутро, что он старался не отсвечивать и с самого утра, как проснулся с саднящей спиной и глухо побаливающей головой, побежал на охоту. Всё же фалмари была права. Привычка перерастала в фатальную потребность, и он, с его абсолютно иным мировосприятием, оставался слепоглухонемым к нюансам и виду себя со стороны.
Дичи никак не находилось ни по следам, ни по привычным тропам, а эмпатическое восприятие молчало как убитое. Птицы пели, но пели в верхних ветвях высоких стройных деревьев предгорья. Морган был расстроен: ничего не удавалось найти. И голоден.
На пути назад, минуя уже знакомые каскады белых чаш прудов, он заметил странные, похожие не то на крокодильи, не то на полозьи. Гигантские. Опять.
На берегу злопамятного пруда, в котором топила его Даниэль, нашлись ободранные с брюха неизвестной твари мелкие, склизские, больше похожие на рыбьи тусклые серые чешуйки.
Посвистывая немую комбинацию свистка, полукровка поспешил в город. Пытаясь найти Даниэль, он налетел на улыбчивую женщину, которую звали то ли Лираннет, то ли Лораней, одну из главных мастериц шитья Гиллара. Она выглядела старой, насколько это возможно для эльфов, разве что она точно была полукровкой и не должна была так хорошо сохраниться, если ей было хорошо за двести, а то и за триста, сколько обычно такие, как она, не живут.
И сегодня она вырядилась по-королевски. Вместо льняных юбки и верхнего халата она надела шёлковые с узорным шитьём, в котором переплетались золотые и серебряные нити. Вместо отрезов тканей и сумки с инструментами её руки занимала одна лишь чаша с чеканными мотивами по ободку. Швея была абсолютно счастлива без видимой причины.
- С праздником? - с не самым уверенным тоном в голосе догадался Мор, чувствуя, что от него требуется приветствие. Эмпатия молчала. Он с трудом вообще ощущал что-либо кроме тревоги перед неизведанным.
- Да, сынок, да! С праздником! Выпей из чаши…
Он посмотрел в неё. Вода как вода. Прозрачнее слезы, дно серебрится в солнечном свете. Никакого подвоха. Только у Моргана больше месяца кожа аж чешется от количества неконтролируемой магии везде вокруг: в воде, в еде, в воздухе, которым все тут дышат. Он принял чашу в руки, глядя в сияющее лицо зеленоглазой метиски. Глотнул, надеясь хоть смыть голод.
Ничего.
То есть вообще ничего. Ни свежести, ни влажности, лишь тяжёлый железистый вкус от этого ничего. Мор заморгал, не понимая подвоха. Даже воды из чаши не убыло.
- Ещё, пей ещё, - искристо хихикая, как девочка, посоветовала швея. - Сколько хочешь.
Внезапно, голод и мутота в теле начали отступать, даже выпить росы расхотелось. Теряя сомнения, Морган полностью принял в руки неисчерпаемую чашу и напился. Он приходил в себя. К нему даже вернулось осознание других живых существ вокруг: с боков, наверху, ниже по ручью, напротив него. Старая мастерица начала чесать запястья под рукавами халата. Не от артритов и артрозов, но от того, как у неё шелушилась кожа.
- Спасибо, - передал назад чашу лучник, понимая, что от железистого привкуса у него онемел язык и свернулся желудок. Но полученное взамен облегчение стоило того. Швея широко ему улыбнулась, натягивая все те морщинки, что время оставило на ней. Как будто она постарела даже, прямо при нём. Но была абсолютно счастлива. В зелёных глазах золотились искры, и серебрилось по оторочке шитьё.
На пальцах Моргана остались прозрачные чешуйки кожи и он отряхнул их без брезгливости, но с лёгким беспокойством. Его отпустила накрывшая волной чужая эйфория, забытое чувство. Он вернулся к своим поискам.

Вечер наступал рано внизу улиц города, скрытого в расколотом холме. На кормушки снова слетались светляки, чередуясь с факелами и чашами масла, горящими с синеватым отсветом по короне огня.
Удивительно ли, но Мор нашёл фалмари, вновь столкнувшись с женщиной с чашей. Вокруг неё приплясывали другие старшие гилларцы, к чаше прикладывались же самые юные больше всего, а иные - по короткому глотку. Ихтиоз добрался до загорелых щёк швеи, но глаза сияли ещё ярче. Моргану перемена показалась тревожной, хотя он-то жёлтых искр несущей зачарованный предмет не видал. Только чувствовал то, что она чувствовала, и яснее понимал, вспоминал, как отличать себя от мира вокруг.
- Дан, слушай!.. - подлетел к ней, обгоняя ходящих, точно сваты, с чашеносицей, полуэльф, и замер, теряя слова. Что ей сказать? Почему она настороженная и напряжённая? Как вообще объясниться за свои действия теперь? - Я… Я был неправ. Извини, что я вёл себя хуже козла, мне просто было нехорошо и…
Шумное шествие подходило к ним, стремясь к западной окраине города, где скала, подобно юго-западной, нависала над подступающими болотами и открывала вид на дремучий тропический лес, в который врывались холмистые сухие горки, на которые изначально высадились Мор и Дан.

- Да? Тех самых? Которых боятся болотники?
Внезапно всё обретало странный, холодный и рациональный смысл. Болотники не совались к тем, кто кормил их страшнейших, судя по толкам этих маленьких, едва-едва человекоподобных существ, врагов. Ннэй рассчитывала вернуть эту таинственную реликвию руками более сильных и менее знакомых гилларцам чужаков? А что же беглый шаман, с той самой флейтой, от которого даже лягушачьей кожицы не осталось?
Мор замер, быстро и жадно вдыхая густеющий влагой после душного дня воздух вечера, запах пота, кожи, трав, патоки, гнили и благовоний. Он как проснувшийся от долгого тягостного не то кошмара, не то просто бредового сна: пытался собрать рассеянные мысли в наскоро скованные цепи, навёрстывая за потраченным временем. Благо, состояние лёгкого опьянения ему больше было не нужно, чтобы не маяться от куда более земных затруднений.
С первой площадки над землёй, куда их оттеснило шествие, отлично просматривался обрыв над болотной заводью, естественной преградой наземным армиям и – что? Кормовая яма?
Вперёд вышла нарядная ткачиха, по оба её плеча шли такие же нарядные, радостные, чешущиеся.
"Это место и с тебя сшелушит твою нелепую оболочку, дитя света и тьмы", – прозвучали в его голове слова. Голоса у них не было, но даже на первый взгляд они казались ему пробирающе чуждыми. Нетерпимость к магии, из-за которой он всё время бежал как от людей, так и мест, полных ею, была простой и неизбывной истинной его проклятого существования, как и возможно связанная с таким неприятным наследием двух несовместимых магов эмпатия. Ему никто, включая его самого, с момента переезда из Остебена, где они с матерью были диковинные чужаки, не давал громких эпитетов.
Старая гилларка уже передала чашу – кому бы вы думали! – Галиону, тоже нарядному, и с змеиными ремнями по вышитой мягкой коже с тиснением, и обнажила кверху, всем на обозрение, кошмарные раны на ладонях, узором напоминающие работу специального ритуального ножа. Такие же раны, но подсохшие, открыли и другие шествующие с ней.
Ему внезапно захотелось сплюнуть железистый вкус, оставшийся на языке после той воды из неизбывной чаши. Несмотря на то, что магия крови всегда считалась прерогативой вампиров, проклятых их богами на крови и по крови, в фолиантах об истории магии было немало историй про дремучие времена, когда, до изобретения формул, пассов и целой натурфилософии колдовства, магия удавалась слабо без кровопусканий и молитвы, если не чего серьёзнее. А уж сколько артефактов-кровопийц существовало по сей день.
- Ты пила из той чаши? – спросил он Даниэль, уже имея подозрения, что отвращение принадлежит не ему одному. Знаки на ладонях чашеносцев светились, сначала просто блестя матово кровью в ране, а потом начали отдавать то золотым, то голубым, то травянистым, ядовитым зелёным. Казалось, и огни факелов, и чаши светляков, пирующих на залитых сладким сиропом потрохах дичи, стали такими же, зелёными. И в этом противном свете на ладонях нарядных заблестела впервые по-настоящему чешуя.
Галион тоже испил из чаши. Морган взял фалмари за руку и крепко сжал, стараясь оградиться от всех чуждых эмоций, но при этом ощущая одновременно всё: тревогу и предвкушение, страх и восторг, голод и тошноту, жар и холод. В такие моменты его обычно вышибала в подобное трансу состояние, как тогда, когда он с ещё неопознанной княжной танцевал под треньканье песняров. Это было вечность назад. Но сегодня он не терял сознание несмотря на затопление чувств всем.
Оно пришло.
Тускло серебрящаяся, с тёмными прожилками и тёмными гребнями, из воды показалась голова. Гигантская. В два или три кроколиска, полторы виверны, какими они тут только вымахивали, судя по трофеям.
По спине полукровки прошли мурашки.
- За Дар Воды и Дар Земли, – громко и звучно прокатился голос Галиона по стенам Гиллара, – мы возносим благодарность Отцу Змей кровью и словом.
Весь мир вокруг, казалось, кроме девушки, рядом с которой он замер, не менее напряжённый, чем лук за его спиной, сошёл с ума и погружался в тот самый транс, который эмпат ожидал от себя. С чашеносцев спали их верхние одежды, оставляя их в лёгких рубашках, белых, но переливающихся, и развернулись к зрителям мистерии.
- За жизнь наших детей мы воздаём его детям!
В обрыв были опрокинуты корзины едва разделанных туш. И помимо одной гигантской змеи из заводи показалось пять, которые набросились на корм, чуть не опрокидывая друг друга своими недоплавниками-недокрыльями и тяжелеющими длинными телами. Их глаза со змеиными зрачками так хорошо сочетались с глазами гилларцев, стоявших к кормёжке спиной с рассечёнными ладонями. Потерявшими человечность.
Флейта звучала паршиво. Морган в музыке не разбирался, но ему не нравилась последовательность звуков. Она тревожила, а не умиротворяла, как должна была по сказаниям, и он не понимал, почему.
- Смерть его детей мы принимаем как свою и одну!
Ладони били в ладони, барабаны, колени, одобрительные крики выливались в единый гул. Полукровка сглотнул. Он чувствовал что-то большее, помимо беснующихся змей, рвущих щедрое угощение.
Едва скрываемое по гребню водой, в просматриваемую в сумерках и зелёных огнях заводь выплыло ещё одно чудовище. Гигантское, размером с большого дракона, если не больше, Мор видел драконов лишь дважды; шире каждого своего собрата вдвое, с как будто недоросшими до новых размеров плавниками и гребнями, грузное и, псионик и эмпат точно мог это сказать – безвольное, в отличие от бесящихся над добычей мелких змей.
И вот это создание, окинув собрание двуногих, из своей низины возвышаясь над ними как башня, подтянув тело, уронило голову на край, на котором стояли с простёртыми руками чашеносцы, и быстро заглотило всех четверых.
Общий ах не казался таким испуганным, как тот, что умер в горле у полуэльфа.
С матерью-некромантом он видал разное зловещее дерьмо и сам ловил много лет дикую нежить по лесам, пока это не стало совсем невозможно из-за её количества. Но это было на каком-то новом уровне непонятного, запредельного и чуждого. Большое чудовище гортанно рыкнуло, и по ущелью как будто прокатился звук сотни труб, и сразу же удалилось, с трудом волоча своё безразмерное тело в ставшие слишком тесными для него джунгли.

Морган помолчал. Задумчиво. Сосредоточиться на собственных мыслях и эмоциях было сложно, над ушами в районе висков уже начало болезненно жать вновь ставшее непривычным присутствие разгорячённых праздником сотен. Зелёные огни снова горели обычным огненным янтарно-жёлтым пламенем с голубыми ободками по самым нижним краям, а плотоядные светляки, как с цепи спущенные гончие, волнами поднимались с чаш и подсвечивали пространство выше под краями разломов и кронами.
Он почти упустил из внимания флейту, хотя интерес Даниэль к чему-то заметил: его больше цеплял змей, а потом Анайрэ, смотревшую на них с площадки выше.
- Не пей это, дай сюда! – перестав смотреть на лучницу, которая сделала вид, что не наблюдает за ними, поспешил отнять чашу полукровка. И глотнул, для верности, но знакомый железистый привкус из неисчерпаемого грааля исчез, и лишь уже засохшие, почти стёртые руками, но всё ещё пахнущие кровью жертв следы остались. Морган посмотрел на дно артефакта и, увидя своё вдвойне несчастное относительно всех тех часов похмелья или трезвости в предыдущие недели – спасибо испуганной и желающей забиться в угол незаметнее перед ликом неведомого Дан – скривился и принял решение за обоих.
- Пойдём проветримся повыше, – и, взяв фалмари снова за руку, как можно менее грубо, но не надеясь после всех тех скандала и смятения дать ощущение надёжности, потащил за собой. Потанцевали и хватит, что комедию ломать. Пока он снова не напился.
На пути им попалась – угадайте с первого раза – галионова подружка. Единственная достаточно знакомая им в этом городе, ну, плюс-минус сколько-то беспечных из молодых, единственная, возможно, что-то знающая про всё и способная…
"Нет, – подумал Морган, фокусируясь на своей привычной спутнице и прощупывая тона её эмоций, недоверия, тревоги – и замечая на голых плечах невооружённой капитанши местного ополчения браслеты с ожидаемой формой: многоластной, переросшей все мыслимые размеры водной змеи, – ни Фойрра она нам не знакомая".
Он вручил женщине чашу в руки, стараясь не говорить лицом о всём, что он думает о празднике с кровавыми жертвами, добровольными или нет. Он от этих жертв бежал, между прочем, через полмира.
- Это не то, как мы обычно приветствуем время зноя, такая церемония приходится одна на декады, – начала разговор, когда полукровка уже пытался пройти мимо неё, не глядя через плечо, Анайрэ. – И он был нашим дорогим другом и сильным лидером многие годы.
Мор развернулся на несуществующих у его сапог каблуках так, что даже его тяжёлые и стянутые в неряшливый хвост на затылке, лишь бы не путаться ещё больше и не хлестать по исполосованной колючками спине волосы чиркнули чёлкой дугу по её носу.
- Может тогда потрудишься объяснить, что за грёбанный кромешный мрак тут творится в соусе из сахарка и кровавой грязи? Дан в ужасе, девочка от войны бежала, – Мор закусил язык. Откуда бы ему знать, что чувствует фалмари, и зачем за неё заступаться так – он, скорее всего так, даже если не вспоминать про нюансы взросления, особенно его собственного, этой девочки младше на пяток лет. И вообще. Он, если честно, на самом деле, очень рассчитывал на нормальный праздник, чтобы она расслабилась, он расслабился, и он её, извинившись, ну, скажем, поцеловал в закоулочке. Девочка. Да.
- И только не надо мне говорить, что всё сложно, – он вставил, когда Анайрэ открыла рот, потому как предчувствовал долгое и туманное объяснение, – эта флейта – не болотников ли, случаем?
Фалмари закрыла рот и прищурила глаза.
- Хорошо. Вы пришли в хороший сезон и не знаете, – она сложила руки под грудью. – Я просто опишу, что было бы, не принеси мы наши жертвы.
Мор, неосознанно, тоже стремясь оградиться и встать в защитную стойку, отчасти повторил жест: подоткнул одну ладонь поверх локтя руки, бескомпромиссно держащей Даниэль чуть позади от проклятой сектантки.
- Болотники рождены на болоте, болотами, и могут не бояться времени тумана и дождей, а мы здесь выживаем, как выживали наши родители, единственным способом. Отравленные враждой раны Вита кровоточат как прежде, если не больше, и всё это, вся эта магия, сводит с ума зверей и людей. Галеон и другие прожили славные, долгие жизни, даже дольше прочих, но всё что живёт в тени местных паров и туманов слишком долго и не съедено в свой черёд меняется. Стареет, а потом перестаёт, молодеет заново. Становится сильнее и голоднее. Как тот змей.
- Отец Змей, да?
- Этот? Нет, этот лишь самый крупный из потомков, переросток, сто лет рос, начал выходить из-под контроля, не приплывал долгие годы. А тот уплыл несколько веков назад из Волчьего следа, чуть не пожрав всех в Гиларе и прочих, в море ему просторнее и мы рады тому, что он принимает наши дары. Там, но через потомков здесь.
- Это как вообще? – быстро спросил Морган и сглотнул, зная, что Анайрэ говорит то, что считает чистой правдой, но не уверенный, что может понять эту их странную схему. Запретные чары некромантии были просты: вырви тысячи душ из их смертных оболочек и вот, держи, какая-то новая сильная игрушка-зверушка.
- Весь их род связан с Отцом. Искра жизни каждого – отголосок его жизни, корм каждого – корм его также, как и их, смерть каждого – возвращение к их единству.
- И?
- Змеи растут быстро и начинают драться друг с другом, бесконечно пожирая друг друга и не возвращая сквозь стекающие в море стоки дары отцу. Они не умирают от местной магии или ядов, только пухнут на них, что в тесто печи, заполняя собой всё, убивая этим и себя и нас. Но нас, за долгие века накопивших в себе Источник, они проглотить просто так не в состоянии, и мы избавляем круг жизни от них взамен на очищение. Наши старые уходят добровольно, прежде, чем начнут сходить с ума, оставляя нам всю свою оставшуюся настоящую суть и забирая искажения, порождённые туманами Вита. С ними уходят и самые опасные змеи, а мы специально их закармливаем и не позволяем не дать главную жертву их Отцу. Это всё, что я могу объяснить. Идите и спите, завтра мы выступаем в болота. По следам.
С этими словами женщина ушла чашу и прошла мимо Мора, в сторону, откуда они поднялись, оставляя двоих в одиночестве чуть выше плясок и звуков праздника разгорячённой толпы.
"Стой, я нихера не понял!" – хотел бы прокричать ей вслед полукровка, только соединив два и два, но не стал. Посмотрел на Даниэль. Вытянул в струнку сухие губы, размышляя, находясь в смятении абсолютном и совершенно искреннем, своём.
То есть, получается, он эти почти два месяца медленно умирал от магического отравления, как закисал в городах Альянса, а змеепоклонники и санитары местного леса по совместительству очистили их с Дан и дали шанс сколько-то пожить до сезона самой гнойной холеры? Пожертвовав своих старейшин вместо, скажем, молодых охотников и собирателей, за которыми бы выползли из болот полакомиться наводящие на болотников ужас твари? Какие хорошие, славные, и насквозь на голову больные в этой дыре жили ребята, а? И как глубока оказалась сама дыра.
Не удивительно, что канатные и наземные дороги через окраины болота ближе к западному берегу Силвы всё равно считались опасными и не рекомендовались никому, особенно летом, в сезон навигации после главных гроз. Никто не захочет даже мимо весёлых огоньков плавать и ходить, когда тут творится такое мракобесие и пляски голых под больной луной.
- Пошли ко мне, – сказал спустя долгую, потраченную на поиск ответа в его мечущемся в непонимании разуме, Мор. – Тут пахнет…
Кровью, испариной болота, телами? Гнилостно и…
-…как-то сладко.

Снова в путь по канатным дорогам и лестницам.
- Знаешь, она не лжёт. Я бы знал, – сказал тихо, не оборачиваясь, но прекрасно зная, что его слышат и услышат, эмпат. Может быть, в ушах фалмари это бы звучало дико и самонадеянно, но лучше пусть думает о нём, как о много себе мнящем самодовольном индюке. Он заслужил. А вот второго неприятного откровения сегодня – очень и очень боялся, хотя понимал, что рано или поздно секрет всплывёт наружу, или девушка догадается, и чем позднее это случится – тем вероятнее доверие княжны к нему никогда не вернётся. Было бы ещё хуже, будь он ламар, родом из Фалмарила, или вообще, скажем, Элиор, с которым Даниэлле было суждено жить, когда и если они выживут и победят Мэтерленса. – И я примерно понимаю, о чём она говорит. Я чувствую это… по крайней мере, чувствовал. Больше нет.
До этого он сидел и пьянствовал, отчего его благословенное проклятие изволило молчать. Теперь же тошнота и раздражение спали, оставляя лишь знакомую и привычную с детства головную боль и неясное самоощущение в море эмоций задорной толпы. А это значило одно.
Жертва всё-таки сработала.
И, честно, было бы легче, будь этот культ на пустом месте: порождение гипертрофированного страха перед враждебным миром застрявшего в безвременьи и изоляции забытого народа из отбросов, изгоев и просто странных сильвийцев.
Но он выпил остатки человечности этих гилларцев, как и все, лично поучаствовав в их безвременной кончине, и ему полегчало ценой их смертей. Хотя облик ткачихи, Галеона и остальных перед самым пожиранием, конечно, пугал. Они были одновременно похожи на нелепых и милых болотников, и непохожи. Болотники казались детьми, вели себя как дети, и говорили такие же странные вещи, но они не кормили собой змей, верно? А эти были взрослыми, и им золотисто-зеленоватые чешуя и глаза предавали облик угрожающий. Что они делали, как говорила Анайрэ? Сходили с ума? Случаем, не на ближних начинали бросаться и их жрать, как их любимые змеи?
А ещё болотники не поклонялись какому-то зверообразному голодному лже-богу…
"Кажется, я хочу в тот дом на дереве и до конца жизни ловить стрекоз-переростков сачком".
Либо это желание принадлежало Даниэль, но он точно не мог сказать. Несколько часов в отключенном от мира состоянии были блаженством, но, кажется, его сознание потеряло необходимый ритм, и это мешало.
Всю жизнь Мор, застрявший меж двух миров, вообще не рассматривал существование или несуществование богов как значительный фактор, влияющий на жизнь его и его близких. Сейчас ему было очень сложно пересматривать свои взгляды на вещи, конечно же.
Разговора не заладилось. Фалмари погрузилась в свои глубокие-глубокие раздумья, и эмпат ей не мешал, даже ценил медитативный настрой, эмоциональное онемение после всего смятения и внутреннего разлада, который она (они вместе) прошли. Положив её на свою завалинку на корне, Мор поворочался на циновках на полу с полчаса, а потом, понимая, что после подъёма после полудня сон к нему ещё долго не придёт, решил выйти на свежий воздух, подумать, собрать нужные вещи и подержать дозор.
О том, что они пустятся в путь, сомнений не возникало. И хотя полукровка думал, что они могли бы поддержать городских охотников в походе за издыхающей в джунглях жертвой, попытаться понять их мотивы, он также чувствовал крайнее отвращение к таким делам. Мысли о том, куда вести Дан в случае, если Гиллар ей больше не мил, мигом заняли пошедшего наполнять бурдюки рейнджера.
Из спокойного Гвиндерила их выкинут, если только не жаться по деревням, называться чужими именами или сосать скалы и не высовываться в долине среди гор: с очищением своего общества от нарушителей у эльфов было строго и жестоко. Фалмарил? Даниэль ищут, да и его, скорее всего, тоже Каэль не забыл, учитывая недоделанное дело и должок за него. В том, что от выродка узурпатора милости не дождёшься, Морган не сомневался. Он знал, как отличить минутную ненависть от злопамятного жестокого сердца.
Можно было вернуться к болотникам. Без флейты. Жалуясь, что её не дали. А что он мог сделать? Выкрасть у этого самодовольного пацана, который всегда улыбался себе под нос и смотрел на мир так загадочно, будто знал некую истину, связанную с ним. Невозможно. Он был в тупике.
Вернувшись в дом ничуть не менее хмурым, зато обвешанный уже рассортированными сумками и с запасом накануне закотовленных, правда, без наконечников, стрел, полуэльф сложил всё рядом с люком и сам упал на циновку, приложившись к ней щекой, ногой прижимая засов, думая.
Наверное, им стоило перестать бояться и рискнуть найти кровных рыцарей, пойдя на юг. Он много лет бегал от пытавшегося его каждый день свести с ума дара такого знания людей, что тошно. Бегал от матери, с которой всё было сложно, потому что он ей, такой распрекрасный, одарённый, самые лучшие годы жизни сломал – и знал об этом! И чувствовал, что его любят как-то через силу, дозированно. Бегал от последствий своей вспышки ярости на человека, который сломал матери уже последние годы жизни, вот уже полгода как. Бегал с этой девицей, которая была ему чужой и лучше бы оставалась, но нет же… А лучше бы он провёл время с отцом, которого едва знал и который от него, кажется, тоже бегал, не в силах дать то, что считал заслуженным, его семье. Кажется, это родовое.
Морган уже задремал, когда понял, что странное покалывание в щеке и тепло внутри – это не только и не столько его счастье спать на животе на грубом тростниковом волокне, без отравления едой и магией, которой его кормила близость очередной магической аномалии. Это чувство горело в Даниэль. А ещё в ней горел… страх?
С сонным замученным стоном полукровка оторвал себя от пола и на шатких ногах пошёл будить девушку от кошмара, чья хватка становилась с каждой секундой всё яснее и ощутимее.
- Дан, – тряхнул он её легонько за плечо, а, когда она не отреагировала, приложил чуть больше силы, продолжая звать, – Да-ан, проснись. Тебе снится кошмар. Открой глаза, их здесь нет.
Он не знал, что именно снилось фалмари, но по размерам ужаса вполне представлял. Тёмное помещение дома на дереве нельзя было назвать сильно уютным, небольшое окно, пропускающее внутр свет звёзд, загораживала полукровкина спина, например. Но он знал, что самое лучшее в случае кошмаров – проснуться и прийти в себя за беседой. Он был благодарен небесам, что решил не засыпать любой ценой сегодня, иначе бы до утра дрожали от ужаса оба.

Что прости, когда он сам хотел обняться, а если и не хотел и просто перенимал – был в общем не против. Против была его расцарапанная и всё время обдираемая грубой тканью по нежной новой коже спина, отчего Мор и цыкнул языком. Но ничего не сказал, только покачал головой, склоняясь чуть ниже, да и сам поднырнул руками под лопатки девушки, чтобы ей не казалось, что её жест невзаимный, а его терпение – вымученное. И так же, когда она почувствовала в себе силы, отпустил её, помогая сесть на жёсткую под тонкой подстилкой завалинку на корне дерева.
Он чувствовал все переливы её сомнений, поиск вариантов, покусывающие пятки из тени минувшего сна тревогу и страх. Вдали от толпы разделять себя и её и лучше понимать ожидания и потребности было легче. Кажется, они возвращались к старому стилю путешествий: вдвоём по дикой глуши. Опять.
Но для начала, надо было быть откровенными и перестать мычать или молчать.
- Я думаю, что это место очень похоже на… Ты не была в Анейроте, столице Альянса, не жила, глядя на Кристалл в небе над замком, нависающим как гриф над городом среди крутых скал. Я был. Некроманты и давно живущие в тех землях люди с непробуждённым даром тоже ничего не чувствуют, как правило, а все остальные… чахнут, болеют, рождают уродов… Матери пришлось увозить меня, не прошло и недели, потому что я полуэльф. И здесь… Вода, природное созидание – твоя стихия, поэтому, может, ты и не заметила, но тут всё напитано сверх меры. Анайрэ ни одного слова лжи не произнесла, такие места меняют людей по капле.
Он отсел, туда, где ещё циновка хранила тепло его тела, и стал лишь подсвеченной рассеянным светом звёзд встрёпанной макушкой фигуры, скрытой и сжавшейся в тени. Говорить-не говорить. Наверное, говорить. Даниэль не чувствует, не понимает, а ей стоит знать.
- Жертва-то сработала, знаешь. Мою болезнь и беспокойство от переизбытка элементарных сил вокруг – всё как корова слизала, а я ведь местный самогон сутки не трогал. Это-то и пугает. Куда больше морального аспекта жертвоприношений меня беспокоит цена Дара лично для каждого из нас. Мы, может быть, молоды, ты и я, вряд ли нас кинут к змеям… но что будет, если мы уйдём и разорвём эту связь? Останемся при Источнике, или не останемся – у любого чуда в мире, по сравнению с которым наша магия – крохи, есть цена.

Он сначала не понял первые слова девушки. Потом понял, и ещё ниже опустил свою голову, чёлкой, острыми коленями, торчащими выше его подбородка, в темноте ночи пряча стыд.
"Меня пугает, когда ты касаешься меня", – подумал он в ответ и сам от своих мыслей содрогнулся. Эмпату сложно не ненавидеть скверных людей и не влюбляться в светлых и добрых. Жить среди ничего или среди чужаков, родных по крови или нет, было легче, чем постоянно быть рядом с такой близкой, но запретной девушкой. Особенно когда дар затихал и Морган оставался наедине со своей настоящей, не самой светлой желаниями и помыслами натурой.
- Я не знаю, – ответил он коротко. Он мог бы, и до, и теперь. Конечно, с пьянством и постоянным отравлением он бы долго не прожил, но местный уклад, совсем небольшая ширина и замкнутость мирка гилларцев в этом море дебрей, магии и опасностей, ему нравился. Больше бродяжничества, больше жизни в бегах от дышащих в спину врагов и собственного страха.
- Я мог бы и в одиночку в лесу жить, у меня есть опыт, а тварей мне вовремя заметить легче, чем нежить.
"Прекрати. Давать. Ей. Пищу для сомнений", – тут же закусил щёку изнутри эмпат, понимая, что как раз таки нежить должна быть легче в обнаружении, потому как живёт за счёт магии и носит на себе её отпечаток. Ладно. Спишем на попытку обнадёжить.
- Но тебе здесь точно не место. Я мог бы покинуть болота и отыскать людей Ордена, чтобы они забрали тебя и переправили в более безопасное место, но ты ведь не пустишь.
Слишком велики его риски никогда не найти дорогу назад, равно как и страх Даниэль перед болотами.
- Флейта – очень сильный и древний артефакт, в этом сомнений нет. Если она смогла нужным напевом привлечь и усмирить таких тварей… представь, что может сделать она с воинством слабейших существ? Красть… красть можно только тогда, когда внимание хозяина вещи отвлечено от тебя и твоих рук. После разговора Анайрэ будет следить за нами как цербер, всеми тремя головами и всегда на изготовке для прыжка. Я не уверен, что мне по силам заморочить иллюзиями целое ополчение города, я не маг, Дан.

"Не хочет она…"
А то он не понимал, что куда ни кинься – вот она, жопа, безразмерная и непроглядная. Воистину, лучше бы они как-то пропустили праздник в каких-нибудь кустах и оставались в неведении.
- Шанс есть, но не сейчас. Давай… – он остановился подумать, прежде чем ляпнуть что-то, да и сформулировать план получше, – давай отправимся со всеми на эту охоту, присмотримся к тому парню с флейтой, если он пойдёт туда же, подумаем хорошенько, а вдруг что – потеряемся, и пусть нас двоих ищут или не ищут.
Мор смотрел на тонущую в густой и липкой безысходности Даниэль с жалостью. Её нужно было срочно приласкать, и он даже решил, что вот сейчас аккуратно так и сделает, только медленно, не порывисто. Он поднялся, опять загораживая спиной окно, и прошёл к ней, чтобы сесть на завалинку, подтянуть её руками к себе, на плечо, и ласково, осторожно погладить по руке. Зло есть зло, знал полукровка. Большее, малое, разницы мало, выбирать не хочется, но оно существовало в мире, по попустительству или воле его богов и их несовершенных творений. Его жизнь на материке, да и последние месяцы на "благодатном" острове Силва, состояла из полос депрессии разной густоты. Что поделать, он не желал никому зла, даже Мэтерленсу, не от своего сердца и искренне, по крайней мере. Но был таким же орудием зла, как и прочие. Лучшее, что он мог сделать для теряющей свои перламутрово-радужные крылья надежды и веры Даниэллы Ланкре было, помимо сохранения её жизни, взять всю грязную работу на себя.