Ему пришлось телепортироваться прочь, в первое хорошо представившееся место, на чистый и прожигающий холодом снег на излёте ночи. Сердце колотилось как бешеное, а вот в голове, в сердце было удивительно легко и пусто.
Рано утром, на заре, замерзающее тело нашло живое существо. Кайлеб выпил его жизненную силу и скромную магическую энергию, не задумываясь. Без них, пожалуй, он бы не выжил. Не заполнил бы воющую бездну, мешающую ему сдвинуться на шаг. Не приглало бы в сторожку отживающего свой рабский век – отжившего – егеря.
Дни смылись в смену света и тьмы. Кай мог мало чего понимать в первый и с трудом что-то смог воспринять из наваливающихся, точно видения прошлых жизней, галлюцинаций во второй. Его руки занимали простые заботы почти каждую минуту. Заварить кашу, растопив в котелке белый снег из ближайшего сугроба. Найти хвороста и дров, порубить-поломать и согреть всегда холодные кончики пальцев. Сбить для своего излишне длинного – то есть высокого, но когда оно на севере было хорошим качеством – тела гнездо, чтобы кончики пальцев ног, как и рук, наконец-то перестали неметь. Забыться на время, чтобы проснуться со сбитыми шкурами и покрывалами, равно как сбитыми испаряющимися с морозцем поутру видениями под веками. На третий день Кайлеб нашёл в лесу падшую птицу, а к вечеру ещё одну, и сел за то, что зудело в его руках: за колдовство, достойное некроманта. На предплечье по венам и белому пергаменту кожи писались острым пером и смешанной с сажей кровью тёмно-бурого цвета якори и формулы для давно не использованного привязывания химеры. Сшитая грубой нитью и неострой иглой тварь, в которой самое странное было в черепе планировалась эпохальная. На излёте иллюзии Кайлеб пытался проверить разделённую лояльность созданной не только некромантией, но и на крови твари. Он её послал донору с письмом. Письмом неподписанном, но характерном.
Думаю о том, что произошло, и о тебе, – уж прости, что не на “вы”, на “вы” после всего как-то пошло. Надеюсь, со всем произошедшим в столице, ущерб минимален и у тебя нет лишних хлопот, помимо очередного твоего доисторического ренегата. Участия в кровавой расправе я вправду не хотел. По крайней мере, как я думаю теперь.
У тебя богатые и красивые земли. Холодные, суровые, правда, но я оценил их очищающий ветер и покой. Иногда вижу Охотниц, но они не приближаются к моему пристанищу, а я не приближаюсь к ним. Попробуй дать команду пернатой гадине, она предназначена для полётов быстрых или парящих, днём и ночью.
Судя по тому, как постучавшаяся “гадина” после того, как простучала почти насквозь окно зажмурила совиные глаза, чтобы открыть предназначенные для света луньи, “гадина” была натурально созданная, свежая химера с несколькими сортами оперения на перешитых крыльях помимо лицевого диска с лишней парой глаз.

Кайлеб жил по ночлежкам, тавернам и чужим пустым домам много лет, помимо очаровательных трёх лет в Лунных землях, чтобы иметь пару ценных навыков выживания, но редко останавливался в глуши и более, чем на одну ночь или день, потому что отсыпался он как придётся. Это, в совокупности с плохим прицелом для стрельбы, оставляло его согретым, с подлатанной как получится одеждой с чужого плеча, даже умытым – но голодным. Поэтому птица его настигла на пути из ближайшей деревни на солнечном склоне, где уже короткий северный день начинал сгонять глубокие снежные шапки, а до последней головы меченное вампирами население деревушки ловило дичь и рыбу и отдавало данью, вместе с кровью, вечерним гостям. На Кайлеба, представившегося пришедшим на смену лесничему со склонов выше, смотрели искоса, но он прятал испорченную отнюдь не кровавыми печатями шею под линялый песцовый воротник плаща.
Явись.
Впрочем, Глациалис не смущало, что будут думать сидящие под её дверями слуги раньше – с чего бы теперь? Ну, помимо предположительно мёртвого статуса впавшего в немилость и одичавшего мага. Боги, а ведь для Кайлеба, среди всех фокусов восприятия его памяти в последние дни, всё казалось безбрежно далёким. Он остановился у засыпанной подтаявшей снежной шапкой с голубыми лапами под грузом ели и посмотрел спокойно сидящую на руке химеру. Пожалуй, он вырезал из неё слишком много в плане повадок, хотя он никогда не делал нежить для развлечения, только в практических целях. Они ему нравились совершенными внешне, но послушными, как куклы. Нехорошо же, если химера, чистя по привычке перья, потеряет полкрыла, которое вряд ли восстановится в нужный срок? Врезанная в ночную птицу дневная птица жмурилась на него двумя парами разных глаз с лицевого диска полярной совы, ожидая приказаний.
- В сторожку, – сказал ей Кайлеб, подкидывая с руки, которую, в отсутствие второй рукавицы, утеплил и защитил от кусачего мороза ночи крагой.
Разве что Глациалис захочет его добить, что вполне разумно. Он не мог написать и спрятаться, чтобы продолжать копить силы. У него была проблема в том, что он вроде бы знал, кто он такой и чем по жизни занимается, но с трудом воскрешал в голове формулы магии, которая давалась ему по щелчку пальцев, интуитивно, что уж говорить о сложных категориях вроде “как я в это вляпался” и “что мне там делать теперь, я не понимаю”. При желании, пара охотниц с окраин могли запросто изловить немеченного гостя, а он не мог создать вменяемый портал, чтобы не прыгать вслепую, в дом сестры. Зато он хорошо помнил панорамный балкон над ледником с тяжёлыми занавесями и обледенелой комнатой внутри. Он даже мог в предсмертном состоянии прыгнуть туда просто, случайно. Маг прикрыл глаза и, сделав пару пассов руками, переместился. Внутрь, хотя его обдало холодом, когда он влез в сам дворец – зачарованная твердыня изо льда плохо относилась к вторженцам.
- Как прикажешь, – не без тени иронии, повторяя приём, который оказывали Виан рыбаки, произнёс Кай, делая поклон почти до пояса, внутри пытаясь понять, что ожидать и пугает ли его перспектива умереть, особенно раздразнив вампиршу. Как оказалось – меньше, чем когда либо.

Не умнее. Для человека, за свою жизнь наделавшего столько ошибок, умным быть вообще не свойственно. Удачливым самоубийцей, который после смертельной схватки, в которой и сам планировал умереть, стоит над телами падших и хохочет истерически по праву последнего героя – может быть. Умные люди не выходят за порог своего дома, чтобы снискать славы или силы, изменить жизнь, которая у них есть. Умные люди сидят там, где родились, и либо стяжают что-то со временем, как выжившие, когда других косят неудачи, либо умирают в своём же загончике. Кайлеб, очевидно, вообще не любил общее обозначение умного человека, он был немного начитанным, немного сообразительным и как Фойрр везучим вечным дураком. И не собирался изменять себе из-за призрачного, потерянного годы назад вместе с семьёй по-настоящему, сиюминутного страха смерти. Он сам был её вернейшим агентом. Ему не пристало трепетать, ему следовало смеяться ей в лицо.
- О том, – сухие губы на обветренном, но уже начавшем принимать здоровый цвет от снега и солнца во время коротких северных дней лице дёрнулись, норовя растянуться в улыбку – вредную, может быть, бесовски широкую, но не злую и не жестокую, – что даже если ты меня сейчас наконец-то решишь прикончить, я умру счастливым человеком.
Это была бы очень плохая шутка, да только Кайлеб не шутил. У него ещё язык кусал сомнительный комплимент красоте и грозности женщины, но он удержался, вместо этого добавив:
- Не то чтобы я сейчас вообще был в форме сопротивляться. Память играет со мной странные трюки с тех пор, как умолкли голоса.

- Мои шансы на счастье, похожее на счастье здоровых людей, давно умерли, – парировал Ворлак, улыбка сползла с его лица, обнажая осунувшееся, замотанное, усталое, состарившее себя куда больше своих земных лет. – Я думал, это и тебе было бы очевидно. Жертв из столицы мне жаль – правда, того парня, которого я кинул на крыше, больше, чем холёного аристократика. Они попались под руку.
Он покачал головой. Чего он хочет? А что б он знал! Все амбиции, зацикленности, стремления – всё это осталось, подёрнутое дымкой отстранённости и безразличия, в его памяти, но ни в чём не было искры, за которой бы можно было прыгнуть в любую авантюру. Даже Айрин – о, бедная Айрин, которую он поцеловал и оставил в таверне! Он так и не нашёл её, даже забыл, как будто.
- Дела, которые я начал по тем или иным причинам, не отпустят меня, даже если я скажу, что мне это больше не интересно, – тихо, но внятно произнёс Ворлак. – Для начала я бы попробовал разобраться со своей магией, потом – найти сестру, затем – попытаться узнать, ждут ли меня ещё в Альянсе. У меня складывается чувство, что некоторые из очаровательных дам, с которыми я имел счастье водить знакомство, отхватят мне по пальцу за каждый месяц простоя нашего общего дела, если только они не нашли, кем меня заменить. И если бы оказалось, что я никому не нужен… Что ж, у такой свободы есть свои плюсы, я бы продолжил свои исследования в каком-нибудь глухом углу или продавал услуги мистика и некроманта под новым именем.
Искренность, без подвохов, без шептунов в уголке сознания, которые заставляют тщательно взвещивать капли правды, которые стоит плеснуть в напиток неведомого, как яд, чтобы вызвать уверенность и усыпить бдительность слушателя – такая абсолютная откровенность была в его жизни роскошью. И избавление от голосов, подобное пробуждению после очень долгого, беспомощного сна свидетеля многих событий – тоже было своего рода роскошью. Обычно такую милость предоставляют лежачим больным при смерти: выводят посмотреть на мир без пыльных витражей, без барьеров стылых и плесневелых стен понюхать чистого воздуха. За этой милостью следовала известная развязка, и именно поэтому в своей речи, как приглашённый на казнь, Кайлеб использовал сослагательное наклонение. И смерть была бы куда более лёгким выходом для Кайлеба Ворлака, он сам запутался в переплетении нитей, которые в своей жизни навил, будучи кем-то всё время.

- Ой ли…
Он дразнился? Он играл с огнём? Всегда играл с огнём…
- Я чужак, в этом мои блеск и нищета, Холодная. Мои услуги могут быть условно бесплатны, коль скоро я не прошу указать мне персональный интерес в авантюре. Мне нужно было убежать от себя и своей жизни, хоть на время, когда я провалил свою давно спланированную охоту и вендетту. Убежать от себя ты мне помогла. Больше, чем я хотел, даже. Твой сын жив, и, я уверен, стал немного мудрее за время наших путешествий, чтобы выкрутиться из проблем. Что ещё нас связывает?
Он развёл руками, оглядывая её покои, точно в первый раз. Много синих и голубых тонов, несмотря на банальные чёрный и красный знамён её клана. Белая ворона среди своих. Как он – чёрная овца в своих родных стойлах.
- А что ты хочешь услышать? – его голос звучал почти горько, хрипло, подходяще одеждам чужим, отпущенного, с чужого плеча. – Что я устал кормиться с той ненависти и злобы, которые ты выжгла и утопила, но всё ещё хочу твоих садистских и настоящих нежностей, вот в этом порядке? Я понятия не имею, что я такое, Глациалис. Я понятия не имею, что я хочу. Очень сложно что-то понимать про свою жизнь, впервые за много лет, с ясным осознанием этой пустоты, беря в руки её поводья.
Он облизнул сухие губы, запуская руку в опять отрастающие – быстро, как и его магический резерв – волосы.
- Я был бы рад, если бы ты просто позволила мне пожить и поэкспериментировать в твоих владениях некоторое время. Сохранность телесного материала здесь соперничает с ледниками Пределов, а сохранность моя – явно выше. У меня не было шанса заняться исследованиями много лет. Обещаю тебе немало дозорных тварей взамен.

Любопытство, предвкушение реакции, когда щекочешь драконье брюхо – сомнительный советчик, но когда у Кайлеба Ворлака работали инстинкт самосохранения и вообще любые тормоза? Да никогда. Он, пожалуй, даже предвкушал, что этим его визит и закончится. Она либо его сожрёт или ещё как-нибудь уничтожит, либо потащит в постель. Отчего-то обе перспективы, он не хотел признавать, но вызывали в нём трепетное ожидание. А стоило Холодной подняться и загасить огонь, предварительно одарив его вот этим взглядом, из головы сбежали вообще любые рациональные мысли. Остались только пошлости, одни совсем невинные, достойные обыкновенного озабоченного подростка, который (подросток) в Кайлебе никогда по-настоящему и не умирал, другие – изысканные извращения более матёрого существа, пресытившегося всем прочим. Кажется, они стартовали с того же?
Удара о резной столб маг не почувствовал, спасибо шерсти и кроличьему воротнику, но выдохнул неровно, теплее и судорожнее, с одной лишь мыслью:
“Хочу”.
- Винова-ат, – севшим, вибрирующим в глотке голосом ответил Кайлеб, слегка улыбаясь. Сопротивляться даже не собирался. Он подавил волну дрожи от накатившей на него похоти, которая уже поднялась краснотой по шее и села румянцем на щеках. Какой восторг, торчать без порток, скажете? А такой, что они тоже могли начать… мешаться. Особенно когда обтянутое кожей бедро было так близко, что из-под плаща навстречу женской фигуре потянулись руки, чтобы притянуть ближе. Она сделала то же, заставляя его склонить голову. Ноготь, твёрдый и острый, и тем больше похожий на коготь той же полярной совы, прожёг по его и так горящему лицу след, но Ворлак не ахнул и даже не поморщился, охотно идя ловить её губы. У неё был такой хищный и злобный, любому здравомыслящему казавшийся бы неприятным и угрожающим оскал, когда она говорила. Блестящие белым в темноте зубы с клыками в обрамлении иссиня-чёрных губ и вновь светлой кожи. А ему нравилось её целовать. Это было лучшее лицо смерти, которое он только мог представить. С ней было интересно играть. Она тоже не стремилась к банальным решениям.
- Ну-у, я растерял твои дары по дорогам… Охо-хо!
Рука между ног стала для него сюрпризом. Приятным и щекочущим нервы так, что в и без того крепкой хватке Холодной ему мигом стало ещё теснее. Судорожный выдох предал уже раскрытую тайну его не в меру сильного для таких опасных обстоятельств возбуждения, а после очередного быстрого игривого поцелуя он, едва осознавая источник привкуса, сглотнул натёкшие на язык слюну и кровь и разразился довольным гортанным не то мычанием, не то мурчанием. И как же ему было приятно, что никто не мешал с головой прыгать в Бездну, что эти двойственные страх и страсть не раздирали его, а дополняли друг друга, что можно было думать ни о чём.
Его спина понемногу, защищённая уже расстёгнутым и оползающим плащом, скользнула по столбу вниз, а ноги – вперёд по плитам, захватывая пути отступления, которыми могла воспользоваться вампирша. Руки нагло и неторопливо ползли по её бёдрам: одна вниз, чтобы подцепить под коленом и притянуть ближе, другая вверх, изучая узор, каким складывались слои ткани и кожи, живой и тёплой и выделанной и холодной, ища крючки и ремешки, если они были там, сзади, потому что мешать рукам Глациалис спереди, где она его захватила и держала в плену, у него не было ни малейшего желания. Он едва сдерживался, чтобы не толкаться бёдрами в её когтистую руку, довольно сопя.
Под корсетом был зазор, и зазор нашла исписанная самодельными чернилами на крови под кожу рука. Распластавшись и вдавившись в тёплую, очень тёплую с проступающими косточками плоть, ладонь, заставляя ремни и шнуровки, держащие одежду вместе, скрипеть от натуги, скользнула вниз туда, где под кожей прятался иначе недоступный шаловливым пальцам зад. Больше оползать по столбу, не теряя ни единого контакта, было невозможно, и на секунду прекратив поцелуи Кайлеб с тихим предвкушающим стоном потянул женщину на себя, перекидывая её уже давно облюбованную ногу поверх своей, а рукой на спине, с запущенной внутрь ладонью – распластал об себя. Подошвы скользили под ним, но он пока не терял равновесие и был слишком увлечён, чтобы замечать. В конце концов, кровать – это очень хорошо, но можно и просто поменяться местами. Он уже хотел её разок у дерева и разок на алтаре в гробнице, да не решился, не улучил времени – к чему ограничиваться теперь, когда ему горло не жмёт усталость и сотня дел?

Кайлебу дважды повторять было не надо. Только Глациалис стала помогать ему сама, припёртая к столбу и оторванная от земли, он отстранился немного, находя край рубашки одной рукой, не желая ронять женщину на пол. Мало ли, передумает и решит, что всё-таки убить и осушить разумнее, и придётся драпать на мороз голым, в одних сапогах, со спущенными штанами и прыгающей задорно эрекцией! А Кай, хоть и был известный любитель забираться к женщинам через балкон, так оскандалиться ещё не успел и не то чтобы хотел испытать на своей шкуре вот именно такие приключения. Сделав грязное дело убегать от паучихи, пока голову не скрутили – это пожалуйста, всегда мечтал!
Он перехватил другой рукой Глациалис, всё за ту же прекрасную задницу, помогая спустить уже избавленные от части застёжек кожаные шорты и одновременно скидывая со своего локтя домотканую рубаху куда-то. Мускулы ныли, требуя уже прижать её всем телом к столбу и трахать до исступления, и именно это он и собирался делать, лишь только понежится в прелюдии ещё чуть-чуть. Он боднул её лоб в лоб, рвано дыша, а потом осыпал дюжиной поцелуев, метя розоватыми и ржавыми разводами лицо, шею, плечи. Вместо чувственных и изучающих ласки его рук были рваными, игривыми, но прицельными, по уже замеченным чувствительным местам, которые нравились ей, и его собственным объектам поклонения – тому же тонкому, не то что его безобразные рваные раны на горле – шраму по лицу и щеке, заострённым ушкам, косточкам ключиц и плечам. Когда она притянула его, торопя сама, он охотно перестал лапать её грудь и обнял, отчасти защищая левой рукой от острой резьбы на столбе её спину, получая мелкие царапины, боли от которых не чувствовал, своё запястье. Кайлеб скользнул в неё, легко и знакомо, несмотря на не очень удобную позу, до упора, шипя сквозь зубы. Ноги и руки уже болели, губы саднили, она невозможно плотно обнимала его снаружи и в себе, и это было боли хорошо, и особенно хорошо делать из-за посылающей мурашки по всему телу от затылка когтистой ласки. Ни на какой внятный ответ прежде довольно болтливого даже в постели некроманта не хватало, он весь сосредоточился на движениях, чуть приседая перед каждым глубоким и резким толчком, и каждое усилие вырывало из него с выдохом гортанное рычание, которое уходило то в поцелуй в губы, то куда-то мимо. Если бы он мог что-то сказать Глациалис, то это было бы "Я долго не продержусь", голосом со смесью вины и радости. Потому что невозможно в таком возбуждении думать о чём-либо вообще, что говорить о взаимном удовольствии – и невозможно отвергать такой дар. Оргазм пришёл скоро, скручивая начавшие неметь от усталости мышцы, и сильный. Кайлеб успел только хрипло застонать в поцелуй и, отклеившись вместе с женщиной от столба, кинуть её на постель, и самому упасть рядом, коленями в край, с кучей вещей на ногах, мокрым лбом и носом ткнувшись ей в грудь и рёбра.

На первый сигнал, предвещающий беду, Кайлеб ответил вялым стоном. Нет, он всё. Уже не переполненный гормонами мальчик, чтобы без перерыва, чуть опало – снова встало и вперёд на постельные подвиги. А ещё ему было лень. Да, водится такой грех даже за самыми блестящими и пышущими взаимной страстью в её возвышенных или извращённых формах любовники, а Ворлак, что душой кривить, в постельных делах мастером не слыл и себя тоже не считал, в отношениях с женщинами предпочитая давить харизмой и играми.
Потребовался недвусмысленный намёк, несмотря на то, что Глациалис губить умела больно, но очень эротично, чтобы он понял, что кредит доверия исчерпан полежать и понежиться ему не дадут. Застонав громче, уже от смеси боли и неги, он нашёл в себе силы гладить её руками, но она не выпускала, пила яростно. И быстро. Голову затуманило от нехватки воздуха и крови, а голосов, никаких, даже самосохранения, как на зло не было слышно. Вампирша дала ему один последний шанс, сама.
Он стёк с кровати послушно и полностью, приземлившись на разбросанные вещи и холодный пол коленями запутавшихся ног. Одна рука лежала на пульсирующем и кровящем укусе. Боль немного развеяла замутнение в разуме и притупила эйфорию, пульс под пальцами вернул чувство времени, которого было так мало.
Фантазию?
Он повернулся, к ней, не провоцируя ещё одного жестокого напоминания.
Какая фантазия, он больной ублюдок, чей гений скрывался в перебитом консилиуме в голове! Нет, конечно он мог представить себе что-то в духе Холодной, от которой и пёрся из-за её опасности и дуалистичной натуры, в которой сплеталась нежность и чудовищность, желание быть женственной и пассивной и инстинкт доминировать и брать. Он был на коленях, только развернись, и вот она лежит, ожидающая, царственная, требовательная. На постель ложиться и самому опасно, ведь тело просит именно этого после диких скачек по всем Лунным землям, драк, валяния на полу под иллюзией и ночёвки в паршивой сторожке, что было приятно и не так больно для спины и мышц только после всего названного с присовокуплением приземления в сугроб на пару часов, истощённым.
Расфокусированный взгляд выловил из сизой тьмы тонкую струйку, вытекающую между ног Глациалис, и в голове щёлкнуло.
“Ох”.
С нервным смешком он привстал, чтобы дотянуться до грозной любовницы и одними прикосновениями уложить её на спину, а сам, ещё переваривая свою идею, начал её целовать, начиная от нижних рёбер вниз, и гладить по ногам и бёдрам.
Сам Кайлеб был далеко не поклонник ласк ртом, хотя пробовал по всякому. И не потому, что находил это неприятным или противным, наоборот, обезоруживающе приятным, особенно когда он был на принимающей стороне, и заводяще, до хихиканья развратным и наделяющим каким-то особым могуществом, когда он пробовал раскрепостить своих, как правило печальных и тоже недоверчивых, как он сам, женщин. Но чтобы, эм-м, прибрать за собой? Мысль была странной, и очень весёлой. Мысль была настораживающе противной, и от того с ещё большей силой пробивающей на хи-хи.
Он процеловал её, капитально, без давешней спешки, до низа живота, а потом обогнул, прикусывая выступающую косточку, по одному бедру. Проклятье, у него горели щёки и в горле тряслось от глупого гыгыканья, как у мальчишки. Он сжал пальцами два мягких полушария попы и поднял блестящие глаза на Глациалис, проверить, не прибьёт ли она его прежде, чем он будет просить прощения настолько странным способом, что сам себе поражался. Ей же наверное колется колючая, точно у хищника на острой морде, борода. И как бишь там это делается? Он поцеловал клейкий след на последнем участке внутренней стороны бедра и прикоснулся языком к контуру её внутренних губ, которые так предусмотрительно развернул для себя большими пальцами.
“Я котик, пёсик, белый полярный лис, если хочешь – не ешь меня”.
- Мр-р, – гортанно сказал в интимный поцелуй Кайлеб и принялся за дело.
Ох, какого чёрта на него самого накатывало только утолённое, благо хоть с кровью немного спущенное и приглушённое, возбуждение?

Веселье поиграло-поиграло, да стихло, заменяясь медитативным мороком собственного искуроченного желания, порождённого простыми звуками, шорохами в ночи, ощущениями беспокойных женских ног, елозящих по спине и плечам. Сначала Кайлеб отнял от тела Глациалис одну руку, достаточно потерзав холодными пальцами и тёплой ладонью грудь с требовательно торчащим соском. Просто чтобы уже развязать сапоги и сесть удобнее перед ней на коленях, да-да. А потом раз, тронул себя, и чуть не умер от стыда, что ему не стыдно, не противно, а здорово от всей ситуации, аж до поросячьего визга. Смотрите, суровые родители, ваш сын к ранним сединам и насквозь больной голове, в которой любой мирный разговор с обычным человеком в три щелчка мог нисходить к насилию, “на ману” или “на корм косе”, в конце концов ещё и записался в жиголо к Фойрр-знает-сколько-там-летней вампирше. Ещё одно моральное дно с треском пробито, да и пошло оно туда же, куда все предыдущие.
Она как почувствовала, что он завёлся, ну или просто устала от дразнящего языка, и щипков и поглаживаний, и потянула его на постель, на себя, как привычнее. А приятнее? Кайлеб был не противник экспериментов, коль скоро ему их дозволяли, но насколько успел понять на мехах полярных зверей – оставался обычнее и приличнее в предпочтениях куда больше, чем сам бы хотел признавать. Он дал ей удовольствие так, как она хотела и не добрала в первый раз: властно, жёстко, не отвлекая уже на ласки ни её, ни себя, держась на одной силе воли и через судорожное дыхание причувствываясь к игре её тела. Её движения стали совсем рваными, а лоно голодным, точно она могла им его откусить, как какое-то хтоническое чудовище, которым нередко дерзала себя представлять. Кайлеб сделал ещё пару толчков, отпуская себя, и замер, сгребая её в объятья. Как вообще можно настолько обожать женщину, такому, как он?
Чувствуя разливающееся по телу после опустошающей страсти тепло, маг скатился на постель своей хозяйки, не переставая, впрочем, обеими руками её к себе прижимать, а потом снизошёл до шутливого ответа:
- Последний лекарь в носатой маске, с которым я виделся, рекомендовал мне пиявок от застойной крови наряду с полноценным сном и здоровой диетой.
Он фыркнул куда-то ей в скулу, протискивая голову под её, чтобы спрятаться меж белых волос и белых мехов от внешнего мира. Укус болел, и, кажется, ещё кровил, как и пара ран на левой руке, но всё это было незначительным, недостойным внимания, плёвым, по сравнению с тем, что он получил, верно?
- Сон я вроде начал добирать здесь, так что просто не преврати его случайно в вечный.
Интимные разговоры о том да сём были чем-то, чего Кайлеб Ворлак всегда жаждал, но редко получал. В частности потому, что слишком многие вещи, требовавшие в таких обстоятельствах честных ответов, ему приходилось скрывать. Вот и сейчас с таким пустяком, как сон, всплывала одна из его скрытых от мира забот – причина его вечного недосыпа и беспокойства. Но за то, что они вдвоём натворили – и испортили отчасти, по его вине, хотя море возможностей, которые видел Четвёртый, могло дать Авелю какие-то особые бонусы от такого подрыва доверия – за такое вместе шли на виселицу. И он в кои-то веки решил рискнуть, обходя, впрочем, слона в комнате изящно и почти не заостряя внимания:
- Я знаю, моё истинное имя, которое ты знаешь, многого не стоит в свете… ну, его распространённости. Но, может быть, назовёшь мне своё настоящее? Между нами двоими, твоё прозвище тебе не идёт. Но я никому не скажу об этом.

Это не он её сравнил с пиявкой. Он просто пошутил. В один ряд с в принципе гадким и вечно ассоциирующимся с чем-то неприятным слизнем вампирша поставила себя сама, и некроманту, с его странными относительно благородных львов и волков и драконов мелкими хищниками, тотемами хитрости, побеждающей грубую силу или слепой разум воронья, было до её презрения к себе в этом ой как далеко.
Горечь была не тем, что Кайлеб ожидал от своей женщины-загадки, хотя, если подумать, мог бы и предугадать. Одна из его рук поднялась с плеча к лицу Глациалис, гладя подушечками пальцев по скуле, а в горле сидело: не верю. Ну не может такого быть, чтобы мать настолько ненавидела своё дитя, родив, и при этом растило. Или может? Это было чем-то диким. У него была хорошая семья. Не слишком балующая или обожающая, может, но очень, даже слишком приличная. Это он их подвёл, а не они его.
- И шрам от неё? – его пальцы призрачно, едва касаясь, скользили по длинной линии. Как бы искупая своё вмешательство, Кайлеб целовал, выгибая исцелённую шею, ещё и торчащее игриво косточками плечо. – Звучит как скверная сказка о нелюбящей мачехе. Только хуже.
Хуже, если это родная мать. Даже если она просто смотрит на тебя как-то пусто и устало, обтирая перетруженные до венозной сетки руки и пряча пилу для костей и иглы и скребки и пустые склянки от зелий под грязную тряпку. Ненависть к своему ребёнку – это уже за гранью добра и зла.
Ну, по крайней мере, её любил отец. Интересно, кто это был? И кто те двое? Её любовники, отцы бастардов, среди которых – Авелев безвременно скончавшийся венценосный отец? Если подумать, детей притягивает либо к похожим на их родителей персонам, хоть чем-то, либо к абсолютно противоположным. Наверное, Кайлеб был противоположным. Не видный, нелепый, со странностями, кругом чуждый и чужак. Диковинка. Жалкая попытка залатать дыры в своей насквозь дисфункциональной картине семьи – по иронии, тоже из такой, развалившейся.
- Тебе идёт данное отцом имя. Айна… Так они тебя звали? Если хочешь, я могу назвать тебя Хель.
Холодные пальцы повернули лицо Глациалис назад, к слабо блестящему во мраке ночи и едва что-то видящему, кроме контуров, взгляду некроманта.
- Мы все растём оттуда, куда упали при рождении. Только ты определяешь, что ты в себе продолжаешь и растишь, а что хоронишь в корнях. Ты не пиявка, я такого не говорил, но ты услышала мои слова именно так. Значит, это – то, как ты себя ощущаешь изнутри. Понятно, это не моё… место указывать тебе, как и что думать. Но со стороны виднее, поверь.

- Бояться своих потомков – всё равно, что бояться своей тени, как по мне, – хмыкнул Кайлеб. – Что бы ни говорили, а дети часто отдают тебе именно то, в чём ты с ними ошибся. Я не был лучшим сыном, не был сильно счастливым сыном, но я никогда бы не продолжил порочный круг именно так, как он сыграл на мне…
Потому что он кончился. В роду Вирглейн, не Ворлаков, веками не рождалось мужчин, и единственный, что родился… ну, видимо, слова о проклятье были правдой. Он был даже рад поначалу, хотя в последние годы мысли о бездетности, и его, и Айрин, внушали меланхолию. Ставили под вопрос всё, что он делал. Она была воскрешённой не в своём теле, он заигрался с тёмной магией и, скорее всего, это было уже перманентно. Для своих бы племянников Кайлеб на тарелочке приподнёс мир. Он понимал ценность семьи и родственных уз, как они были, даже не являясь вампиром.
- Полагаю, что за Авеля.
Не стоило объяснять. Критичность мезальянса варьировалась от чисто престижной среди светлых рас до серьёзных и негативных последствий для силы крови среди тёмных, демонов и вампиров особенно. Правда, сути деления кланов Кайлеб не понимал, как они так могли отличаться меж собой и почему.
- Хель тогда и будешь… Айнирг'Хель, хм-хм…
Она его поцеловала, и все мысли мигом растворились из его головы, уступая теплу. Это было здорово. Что кто-то принимал его таким, каким он был, а не казался, и даже не донимал вопросами и требованиями. Что кто-то, чужеродная, всячески более опасная и ресурсами, и в ситуации, вампирша, принимала его равным. Ну или если не равным… он даже рад.
Обниматься и целоваться можно было бы ещё остаток ночи и ещё день, если бы под дверью не зашкреблось что-то, причём весьма настырно. Кайлеб тихо застонал сквозь полудрёму, точно зная, что это сигнал к его исчезновению. Конечно, запах секса даже для человеческого нюха, когда знаешь, что унюхивать, сложно изжить, но всё равно принцип "нет человека и нет компромата" работал вернее. Мужчина нехотя сполз с постели и стал себя заворачивать в столь ненавистные Глациалис чужие шмотки.
- Кажется, твой клан не оставит тебя в покое, пока ты не превратишь каждую в рабскую куклу, – шутя сказал он, глядя на раздражённый след от нанесения чернил с каплей вампирской крови как якорный рисунок для химеры. В идеале, они растворялись довольно скоро, но проклятье вампиров делало какие угодно зелья, как и чары на крови стойче и проблемнее. По крайней мере, нормальная магическая аура Кайлеба, вместе с тёмной потусторонней компонентой родом из мира теней возвращалась, а значит он ещё не стал гулем. Это утешало.
Почему-то на ум навеяло какой-то страшно депрессивной песней о любви, где пелось как-то…
Что ночь быстротечна,
А мне целой вечности мало,
И что-то-то там. Кошмар, какие сантименты. Кайлеб мысль прогнал, чувствуя себя полным обожания своей единственной и неповторимой богини подростком. Это было что-то нездоровое. Взрослые люди так себя не ведут, даже если начинают жить за себя сами на тридцать втором году жизни после большого-большого перерыва.
- Химера прилетит… Утром. Может вечером. Не знаю, она пока туго соображает, но если что… ты знаешь, где меня искать. Я делаю куклы.

С этими словами, он исчез.